Доченька моя, Василиса, это было великое и тяжелое чувство. Оно появилось внезапно, как все настоящее в мире, заполнило собою этот мир, придавило нас, меня доводило до исступления, его вело к бешенству.
Георгий этот величавый красавец с весенними глазами — оказался монстром, обладающим характером, который не поддавался никакой женской шлифовке.
Мой любимый настигал меня на улицах, в библиотеке, на работе, около кинотеатров. Он названивал вечерами в мою коммунальную квартиру и говорил со мною то нежно, то агрессивно, то светло, то грустно. Нет, он не был суетлив, не пытался атаковать меня стремительными бросками, не лез с поцелуями и обниманиями. Он стерег меня и мою жизнь, как пес, охраняющий кость, лежащую в миллиметре от его носа.
Георгий хотел одного-единственного: чтобы я, сломленная, как ветка, упала к его ногам и умолила взять меня в рабы. Он хотел владеть мною не только физически, но и всею моей сутью, душой, каждой моей клеточкой, волоском, дыханием. Он полз по моим следам, как тихий упорный фантастический танк, гипнотизируя меня молчаливым, слепым глазом пушки.
А я, Василиса, была замешана на огненном тесте. Много раз я слышала от других, что хорошо, что Господь наградил меня неземным обаянием, что стоит мне повести бровью, и мужчины, сломленные этим легким движением, двинутся за мной, как крысы из шведской сказки за лепетом деревянной дудочки. Я все это знала и относилась к своим возможностям играючи. Да, дочка, Я всегда жила так, как хотела, никому не уступала, если считала но ненужным. Я была железной девой, и никогда бы не позволила себе прийти к обезумевшему от любви Георгию с тихо опущенными ресницами и влажными от слабости ладонями.
Я любила его. Любила так, что плакала, идя в одиночестве по городу. Он снился мне, и когда я думала о нем, тело мое тяжелело, а живот наполнялся стыдным трепетом. Наверное, такие же ощущения испытывает волчица в часы своей дикой свадьбы, перед тем, как отдаться самому сильному, отважному, мудрому волку в стае... Что делать, к Георгию я испытывала неутолимую чувственную любовь.
Он знал о моем испепеляющем чувстве и еще более желал моей покорности, моего угасающего шепота «да, да, да»; он жаждал моей слабости. Нет! Я не могла этого ему подарить. Я смеялась ему в лицо при коротких встречах; смеялась в телефонную трубку, и вместо «да, да, да» шутила, как шальная Коломбина.
Поверь, моя сладкая девочка, никогда в жизни я не была так близка к помешательству. Будто солнце упало на меня и медленно плавило плечи, голову, руки, спину...
Ад длился из месяца в месяц, прошел год, начался следующий.
Странно, но теперь острый интерес ко мне начала проявлять моя двоюродная сестра Галя - соседка Георгия по квартире. Она нарушила свое табу, зачастила к нам с мамой домой, не отказывалась от присутствия на днях рождения, именинах, других семейных сборищах. Галя всякий раз выбирала минуту, подсаживалась ко мне и сообщала: «Слушай, вчера у Гошки-художника опять бабы гуляли». Или: «Слушай, чего ты перестала ко мне заходить, Гошка-художник шлет тебе привет».
Ах, как тошно мне было от ее знания, что между нами с Георгием идет любовная война. Я деланно смеялась сестре в лицо, говорила, чтобы она передала Гошке, мол, от его приветов мне ни жарко ни холодно, и что я уезжаю с подругами в дом отдыха на целый месяц. Галя прикрывала свои рыбьи глаза, ухмылялась, кивала: «Обязательно передам», - а на прощание скрипела: «Никуда ты от него не денешься».
Василисушка, я погибала, когда сестра сообщала мне о том, что «вчера у Гошки-художника опять бабы гуляли». Я леденела от ревности. Как он мог? Он же любит меня! Какие бабы?!
Да, я могла прекратить все разом - и сердечную боль, и свой стыдный животный трепет, и могла перечеркнуть всех баб, весь его бесшабашный мир, я могла стать хозяйкой его судьбы. Но... хозяйкой-рабой! И я ничего не могла с собою поделать.
Однажды я встретила Георгия около театра: он вел под локоток кудрявую девицу в ярком платье. У той зад двигался как на шарнирах, а ноги на каблуках цокали, словно копыта цирковой лошади. Он увидел меня и остановился. Я встала как вкопанная. Затем наши глаза встретились: единственное слово носилось между нами, будто шаровая молния: «Люблю... Люблю... Люблю... Люблю...».
Будто кто-то подтолкнул меня в спину, я сдвинулась с места и пошла к нему навстречу. Как он был прекрасен, недосягаем и велик. Он был богом и царем, моим счастьем, моим...
Подойдя к Георгию, я влепила ему пощечину. А он засмеялся, поймал мою онемевшую руку и сказал громко, показывая свои ровные зубы: «Я жду тебя сегодня на ужин. Хватит сопротивляться. Я жду».