Специальное место, куда направляются воины и старейшины Стиб-Уиирта, носит собственное имя — Витрина Милашек. И является, что открывается мне совсем скоро, обыкновенным невольничьим рынком…
Всю дорогу люто хочется скинуть плащ и осмотреться. Творящееся вокруг светошумовое безумие потрясает, пугает, завораживает и дергает в душе невидимые струны, заставляя вибрировать все тело.
Над нами с гулом проносятся летающие телеги, по улицам текут нескончаемые потоки двухколесных самодвижущихся устройств, всюду в небо упираются невероятно огромные дома-скалы, все сверкает, шумит и сигналит.
Тогда же я неожиданно осознаю, что в какой-то момент уже начал ассоциировать себя с сыновьями пустыни; громкие звуки давят, лупят, прижимают, и я осторожно потираю гудящие виски, с которых несколько дней назад окончательно отлетели пружинистые колючие диски. Я ежусь, вздрагиваю и пугливо отшатываюсь от самокатов, стараясь не отставать от не менее взволнованных спутников.
Однако подспудно, и в этом я не признаюсь даже Амрату, я ощущаю невероятный комфорт. Так, должно быть, чувствует себя пойманная ящерица, которую неделями держали в мешке на потеху детишкам, а затем вдруг выпустили на волю. Вот только ящер убегает в родную пустошь, а я сердцем чую, что меня зовет именно многослойное гнездо…
Стараюсь никак не показать этого, но всей душой надеюсь, что мы задержимся тут подольше. Мне простительно так думать и тешить себя наивными надеждами, потому что тогда я не имею ни малейшего понятия о замысле старших Стиб-Уиирта.
Нас окружают городские чу-ха, и они тоже отличаются от кочевников. Во-первых, потому что каждый из них имеет длинный темно-серый, с розовым оттенком хвост; во-вторых, более тяжелыми челюстями, походками и взглядами, в том числе намеренно-презрительными, которыми провожают нашу делегацию; а еще тьмой вспомогательных устройств, имплантатов и вживлений. И говором. И даже скоростью речи.
Витрина Милашек оказывается огромным подземным базаром, все спуски на который охраняют неприятные вооруженные головорезы. В их лапах я вижу отнюдь не самодельные буар-хитты, а любую подозрительную личность бандиты жестко вышвыривают прочь без малейших колебаний. Я понимаю, что если в этом удивительном городе и существуют старейшины и принадлежащие им воины правопорядка, то сюда им вход явно заказан…
Внутри Витрины творится настоящий кошмар.
Полый подземный купол наполнен шумом, беготней, выкриками, диким смехом, плачем и грохотом отвратительной музыки. Кочевники ловким ручейком протекают внутрь, находят укромный уголок у стены, где меня сажают на пол под присмотром Джу-бир-Амрата и еще парочки охотников. Остальные забирают нашу поклажу и уходят сбывать товар.
Возвращаются через час или два, за которые я едва не глохну от рваной какофонии. Возвращаются налегке, но недовольные. Собираются в кучку, принимаются шептаться. Амрат спорит, и я отчего-то вспоминаю жаркий день, когда Стиб-Уиирта нашли меня в пустыне. Мой хозяин мрачен, немногословен и лишь отрывисто кивает.
И тогда меня уводят на рабский торг.
Что бы там, как я узнаю значительно позже, не утверждали смирпы, институт рабства в Юдайна-Сити процветает не первый год и даже не думает вянуть. Несмотря на относительную близость к центру города, в Витрине можно купить невольницу для постельных утех, а можно прислугу, которая никогда в жизни не покинет хозяйского дома; или работников на нелегальные фабрики и комбинаты, где продолжительность жизни горемычных чу-ха будет куда меньше, чем у механизмов, которые им предстоит обслуживать…
Но такого как я? Такого Витрина Милашек через себя еще не пропускала…
Старейшины это осознают, несмотря на все мыслительные различия с городскими. И долго шепчутся с распорядителями торгов, устанавливая достойный ценник и нагоняя интриги на ожидающих покупателей.
А затем шумному подвыпившему народу Витрины показывают меня. Выводят на помост, врубают пару мощных прожекторов и заставляют лысую зверушку до пояса стянуть штопаный балахон.
Витрина Милашек замолкает, и тишина волной катится по огромному залу, словно холодная ночная тьма по пустыне. Они пялятся на меня, сотни чу-ха, они открывают пасти от удивления и недоверчиво трут крохотные глазки. Кто-то брезгливо морщится, кто-то плюет на пол, кто-то чертит охранные знаки.
Но есть и те, кто охвачен настоящим интересом. Эти подбираются поближе, оттирают праздных зевак, разбирают таблички с номерами и начинают суматошный торг.
Я качаюсь от страха, щурюсь от яркого света и невидящим взглядом пытаюсь перехватить взгляд Джу-бир-Амрата. Молча умоляю его не делать этого. Молча умоляю забрать меня в пустыню, где я буду помогать отстирывать накидки раскаленным песком, где ночью воздух прохладен и колюч, где злобные детишки умеют зашептывать сусликов и каменных жаб.
Мой хозяин не выдерживает этого жалкого молящего взора. Накинув капюшон, Амрат уходит с рынка, и больше я его никогда не увижу…
Мне страшно, жарко, нестерпимо хочется в туалет, я унижен и раздавлен.
Передо мной вскидывают одну табличку за другой, рядом беснуется распорядитель. К финалу торгов остаются лишь трое толстосумов, а от озвученных сумм поджидающие концовки кочевники за сценой радостно подвывают. Все трое претендентов явно при деньгах, кажутся важными персонами и держатся так, словно выиграть у соперника — дело чести.
На очередном повышении цены один со злостью отсеивается. Оставшаяся парочка продолжает торг, причем мой будущий хозяин вообще не скрывает восторга. Еще бы! Он никогда в жизни не видел такую причудливую зверушку, вдобавок способную шить, убирать комнату и — о чудо! — даже разговаривать!
Плечистый, ушастый, высокий и мордатый, с густой черной шерстью и множеством шрамов под ней; он носит вещи только из грубой синей ткани, хотя под курткой виднеется черно-желтая безрукавка. То и дело вскидывая табличку, он без устали дымит странным тлеющим свертком в зубах.
Его отговаривают, это заметно даже сквозь ослепительные зарницы прожекторов. Возле черношкурого крепыша отираются еще несколько чу-ха в похожих клетчатых жилетах. Шипят, советуют, осторожно негодуют. Сумма слишком велика. Он сошел с ума. Зачем ему тратить деньги на это убожество?! На игрушку, которая выглядит так, будто издохнет через день?
Но мой будущий покупатель уже вошел в азарт и лишь небрежно отмахивается. А еще я слышу, как он говорит что-то про доброе предчувствие. И что вообще не привык отступать…
В итоге его оппонент сдается. Раздосадовано машет лапой, бормочет проклятья, сетует на жадность и безумие, и уходит. А победитель откровенно ликует, выпускает огромные облака дыма и довольно потирает широкие ладони. Его помощники идут к распорядителю рассчитываться за необычную покупку. Кочевники за помостом громко возносят хвалу своей удачливости и мудрому решению Джу-бир-Амрата.
Имя своего будущего отчима я узнаю только в особняке-крепости «Детей заполночи», доставленный туда, будто вещь, в тесном багажнике фаэтона…
Глава 12. ОГНЮ ПЛЕВАТЬ
Встречаться решили на мосту Тобу, в гнезде более известном, как Доска Прыгунов. Причина повышенного интереса потенциальных самоубийц к высотной конструкции была проста: южным концом нырявший в Бонжур, ажурный мост соединял почти отвесные склоны холмов Карига и Хошш, а под ним бурлили сразу несколько настолько загруженных фаэтонами полетных магистралей, что прыжок через перила гарантировал стопроцентную смерть.