Сталь медленно ползет по шее — и я скорее понимаю, чем по-настоящему чувствую, как раскрывается под ней кожа.
— Но я не осуждаю, ни в коем случае. Конечная цель верная, а вот масштабы и цена — смехотворны. Ты никогда не задумывался, заклинатель, что Империя — та же опухоль, как и многие другие, с которыми вы все в едином порыве боритесь?
Сталь отрывается от шеи.
— Вы говорите, что действуете подобно хирургам, вырезая очаги заболеваний и оставляя здоровые работающие органы, которые потом поглощаете, надеясь, что теперь-то они точно начнут работать, как должно. Но никто и не думает, что истинная зараза торчит в самом сердце Империи, а каждая новая провинция лишь усиливает ее. Это дорога в один конец, заклинатель.
Сталь касается щеки, надавливает.
— Есть только один способ излечения. Ты уже понял, какой? Ну же, не заставляй меня разочаровываться в тебе еще больше.
Вторая щека, ближе к глазу. Очень близко.
Далеко за спиной хлопает дверь. Тяжелые шаги приближаются с неотвратимой неторопливостью.
— Спрячь его куда-нибудь. Поглубже, на всякий случай. Вряд ли от него будут проблемы, но лучше перестраховаться. Только не покалечь… сильно, мы ведь еще не закончили, да великолепный и самоуверенный Кел'исс, заклинатель Костей, лучший среди лучших.
Сильный рывок за ноги — и моя голова с грохотом врезается в деревянный пол. Меня тащат, точно куль с говном, по всем ступеням, по снегу, по какому-то короткому земляному ходу, снова по ступеням, но уже вниз и каменным. И каждую из этих ступеней я встречаю собственным лицом, потому что не в силах даже руки выставить и хоть так защититься от череды ударов.
В небольшую земляную коморку меня просто забрасывают. И так сильно, что впечатываюсь в стену.
— Как себя чувствуешь, заклинатель? — в полумраке коморки надо мной склоняется Турин. — Он очень хочет тебя убить. Он бы вырвал твое сердце и сожрал его, пока то будет еще биться. Цени нашу доброту.
Брат Хёдд хватает меня за грудки и трижды с удовольствием бьет в лицо, потом отбрасывает обратно на пол. Раз-другой пинает под ребра, вынуждая согнуться и харкать собственной кровью, и только потом успокаивается и уходит, предварительно захлопнув за собой дверь.
Мир погружается в кромешный мрак.
Я не властен над собственным телом, но все отлично чувствую. И исполосованную наместником рожу, и гудящую от многочисленных ударов голову, и кровь, заливающую нос и рот, и ребра, отдающие тягучей болью при каждом глубоком вздохе.
Но сколь ни пытаюсь, пошевелиться не получается.
Совсем недавно, минувшей ночью, я жаловался себе, что не понимаю, что делать дальше.
Пожалуй, тогда я поспешил, вот сейчас точно не знаю.
Проклятье!
Самовлюбленный самоуверенный осел!
С трудом, едва ворочая языком, сплевываю сгусток крови.
Если бы раньше задал себе больше вопросов, если бы хоть немного глубже посмотрел на все, что случилось после взрыва в пещере. Если она действительно была так важна для Магн'нуса, то почему никто из его людей даже не почесался сделать хоть что-нибудь, чтобы отыскать виновных? Да, вяло покопаться на месте взрыва — и все. И тут я вижу два варианта: либо она уже выполнила свое предназначение, либо не так уж и нужна.
Все было слишком тихо, слишком мягко. Турин, который пришел просто поболтать. Даже шаман, казалось, был готов зайти куда дальше.
Я позволил себе расслабиться. Позволил поверить, что если и не нахожусь на шаг впереди, то не отстаю. А, оказывается, тупо плелся в хвосте, глотая пыль.
Зараза!
Я знаю Магн'нуса, знаю его бесхребетность. Если бы не богатая уважаемая семья, позволившая для своего выродка самое лучше образование и последующую протекцию, сам бы он никогда ничего не достиг. Откуда такая уверенность в собственном превосходстве?
Информация — ключ к победе или поражению.
Хочется биться лбом об пол, орать, выть, хочется разворотить закрытую дверь в щепки, чтобы уже там, наверху, устроить кровавую баню. Но сейчас всех моих сил и всех моих умений хватает лишь на то, чтобы время от времени сплевывать кровь.
Не знаю, как долго лежу. Тело успевает даже не замерзнуть, я превращаюсь в глыбу льда. Сраный холод проникает в каждую клетку моего тела, останавливает кровь, да и работу мозга. Я даже дрожь в себе вызвать не в состоянии. Зато боль, будто искусный палач, не отступает ни на мгновение. Она изменяется, преображается, раз за разом накрывает новым потоком разрывающей сознание агонии, подтачивает изнутри, нашептывает, разрастается шипящей кашляющей тенью, что темнее самой ночи.