— Нет-нет, — шепчу в ответ, — Турин, ты же не собираешься…
Но он уже снова возвращает себе ухмылку, отступает на шаг, чуть склоняет голову в поклоне, разворачивается и идет к выходу.
И мне хочется бежать за ним, хочется спросить, что он задумал, но устраивать расспросы здесь, где даже у стен могут быть уши — верх глупости.
— До встречи на ярмарке, сестренка, — оборачивается он у двери.
— До встречи на ярмарке, братец, — говорю в ответ.
Хельми на моих руках возится, подтягивает к глазам серебряный клык и с интересом его рассматривает.
Обнимаю сына, всем телом впитывая его тепло. Мы так мало видимся. Я так непозволительно мало с ним занимаюсь. Даже когда в лежку лежала после родов, даже тогда находила в себе силы возиться с ним, пела песни, рассказывала о том, как ждала его. И вот теперь, когда снова почти без боли могу ходить, времени на собственного сына остается только утром и вечером. Днем одни дела сменяются другими — и так без конца, вечное колесо, в котором приходится быстрее и быстрее переставлять ноги только лишь для того, чтобы не грохнуться лицом вниз.
Вслед за Турином уходит и служанка. Знаю, она проводит его.
И, с одной стороны, мне действительно очень радостно видеть брата в добром здравии. Да, на нем явно лежит печаль великой усталости и многих забот, но он все равно нашел время и силы, чтобы приехать на ежегодную Белую ярмарку — последнюю большую ярмарку перед предстоящей зимой.
Война войной, заботы заботами, но людям нужен отдых, нужно отвлечься от беспрерывной крови и тягот, хотя бы ненадолго вновь поднять голову и ощутить вкус жизни. И ярмарка — лучшее для этого места.
Турин наверняка знал, что увидит здесь халларнов. Не мог не знать. О своем новом замужестве я сообщила ему сразу же, как только минуло время, которое северные женщины ждут ушедших в поход мужей. Я ждала до последнего, хотя еще с первого дня знала, что Кел’исс мертв. Знала разумом, не душой.
Но при всей своей радости увидеться, я ощущаю какое-то смутное внутреннее беспокойство. В самом деле, не может же брат выступить против захватчиков в открытую. У него просто нет для этого сил. На всем Севере нет.
А к чему приведет новый виток противостояния, к которому мы просто не готовы, — догадаться несложно.
Нам нужно поговорить еще. Но уже завтра.
А пока приподнимаю на руках сына — и тот улыбается, агукает и довольно машет ручками и ножками, точно вот-вот взлетит. С недавних пор это наша любимая забава — изображать из себя летящую под небесами птицу. Мне еще немного трудно удерживать его на вытянутых руках, но что такое легкая боль в сравнении со счастливыми глазами собственного ребенка?
— Я птица от Бога, я птица от века, — произношу нараспев, приподнимая Хельми над своей головой и делая несколько шагов по кругу. — Я птица, что ведает дни наперёд. Мне видимы мысли в душе человека. Тебя я зову в поднебесье, в полет.
Сын смеется — и этот смех как рукой снимает с моего сердца все тревоги. Кажется, даже усталости в мышцах становится меньше.
Он так похож на Кела, с каждым днем все больше, в едва уловимых деталях, в привычке хмуриться, когда о чем-то задумывается, даже в немного на сторону улыбке. Мне кажется, что с годами он станет точной копией заклинателя Костей. Хочется ли мне этого? Безумно! Как бы неподобающе подобное ни звучало по отношению к моему новому мужу.
Да, я верна ему телом, хотя вследствие тяжелых родов и последующего выздоровления до сих пор не порадовала его плотскими утехами. Но верна ли я ему духом? Не знаю. Возможно, мне просто необходимо больше времени, чтобы окончательно отпустить от себя Кел’исса.
Северные земли славятся своим суровым характером — и мужчины, уходящие на охоту, зачастую не возвращаются обратно. И это в мирное время, что уж говорить о временах междоусобиц или, как теперь, войне. Одной же вести хозяйство и растить детей почти невозможно. Потому овдовевшие северянки почти всегда стремятся снова выйти замуж. Я не стремилась… не стремилась сделать это для себя. Впрочем, замужество с захватчиком — не такая уж и высокая цена за относительное спокойствие собственного народа.
Ужин мне приносят прямо в комнату. Я всегда ужинаю здесь, когда мужа нет дома. За день так устаю, что сил идти в трапезный зал не остается никаких. Да и лишнее мгновение побыть с Хельми — большого стоит. Своего молока у меня нет, потому у сына есть кормилица, но мы постепенно переходим на козье молоко.
После ужина принимаем ароматную ванну и отправляемся в кровать. Перед сном я еще рассказываю Хельми о наших с ним предках, вышедших когда-то к берегам затянутой льдами большой воды. Но кто из нас засыпает первым — не знаю. Просто в какой-то момент просто проваливаюсь в мягкие объятия сна, чтобы рано утром быть разбуженной громким топотом и практически сорванной с петель дверью.