— оОо~
— Не согласитесь ли вы прогуляться со мной в Плезанс после ужина, герцогиня?
Астрид подняла глаза от тарелки, где безуспешно ковыряла тушку какой-то странной птицы, уложенной во фрукты и слишком маленькой, чтобы аккуратно вытащить из нее мясо. Она хотела бы есть руками, но это было запрещено за королевским столом, даже за этим, в частных покоях.
С ней говорил король. Астрид с трудом удержалась от того, чтобы повернуться к Леофрику и проверить его реакцию. Вместо этого она посмотрела прямо в лицо его отца.
За те месяцы, что Астрид жила в комфорте, как его гостья, а затем в роскоши, как его невестка, ненависть к королю остыла и стала чем-то сродни неохотной привязанности. Он был добр к ней, пока она носила его внука, и продолжал быть добрым — возможно, даже больше — с тех пор, как ребенок умер. Но она так и не простила его. Это он приказал ее пытать. Даже зная, что он горевал о своей дочери, Астрид не могла найти в себе силы простить его за то, что он сделал с ней.
Однако с тех пор, как она поговорила с Михкелем, ее ненависть не стала сильнее. Только Леофрик встретился с жаром ее потрясения и боли. Только у него была ее любовь, и только он предал ее.
— Зачем? — спросила она, и все сидевшие за столом — Леофрик, Эдрик, Дунстан, Уинифред и отец Томас, новый епископ, — замерли и притихли. Она знала причину их потрясения: она обратилась к королю без соблюдения этикета.
Король же только моргнул, но, казалось, не обиделся.
— Думаю, нам с тобой есть что обсудить. — Он улыбнулся улыбкой, которая, казалось, предназначалась только ей. Она часто видела ее. В ней было что-то отеческое.
— Не я… — осознав ошибку, которую часто совершала, Астрид остановилась и попробовала снова. — Я не понимаю. Ваше величество.
Она испытывала его терпение.
— Ты присоединишься ко мне в саду после нашей трапезы, Астрид.
Сидя за семейным столом с распотрошенной птицей на тарелке, одетая в легкое шерстяное платье, с серебряными нитями, вплетенными в косы, и большим голубым камнем, сверкающим на пальце, Астрид остро осознала пределы своей свободы. Даже бриджи и сапоги, которые она снова стала носить, не могли защитить ее от острых взглядов.
Она выдержала взгляд короля еще несколько секунд, а затем, кивнув, согласилась.
— оОо~
Плезанс представлял собой большое зеленое пространство на южной стороне замка, где цвели растения, выращиваемые только ради их красоты. Длинные дорожки из мелкой сверкающей белой гальки пересекали зеленые пятна лужаек. На некоторых растениях были яркие цветы, на других — только зеленые листья, десятки и десятки разных оттенков зеленого. В некоторых местах вдоль дорожек росли деревья и стояли деревянные скамейки, и гуляющие могли сидеть и любоваться красотой, чувствовать солнце и вдыхать витающие в воздухе яркие ароматы.
Это было одно из первых мест, которые Астрид посетила, знакомясь с замком. Леофрик привел ее в Плезанс вскоре после того, как она согласилась одеться в одежду здешних женщин. Ей понравилось это место; оно было тихим и красивым, и, хотя природа в нем была искусно устроена человеческими руками, это было самое естественное место на территории замка.
Ее рука лежала в руке короля, а другая его рука лежала на ее руке, так что Астрил чувствовала себя почти связанной. Они прошли по белой дорожке, по шуршащей гальке, и добрались до самой уединенной части сада, прежде чем король заговорил.
— Я хочу рассказать тебе о моей Дреде, — сказал он, не глядя на Астрид.
Но Астрид посмотрела на него. Она напряглась, встревожено думая о том, куда их может завести этот разговор.
Король похлопал ее по руке.
— Не волнуйся, дитя. Я не причиню тебе вреда. Я и не думаю об этом. Я думаю, нам с тобой надо поговорить начистоту.
Он все еще не смотрел на нее. Так и не сводил глаз с тропинки перед собой.
— Королеву, мою любимую жену, тоже звали Дреда. Она умерла, родив нашу дочь. Эдрик и Леофрик были уже достаточно взрослыми, а Дреда уже была зрелой женщиной, и не собиралась рожать еще одного ребенка. Мы не думали, что это возможно, иначе были бы более осторожны. Ее беременность была трудной, но она перенесла все с безмятежностью и кротостью, которые были присущи ее натуре. Она была женщиной глубокой веры — не показной и не для чужих глаз. Просто любила Господа. Я верю, что Господь позволил ей жить в нашей дочери, которую я назвал в ее честь. В то мгновение, когда я увидел ее глаза, точно такие же, как у ее матери, я почувствовал, что смогу найти покой в своем горе. Я знал, что моя жена, безжизненно лежащая на кровати, останется со мной и с нашей дочерью.
Он вздохнул и некоторое время молчал. Астрид пыталась понять, зачем король с ней так откровенен.
— Когда Дреда выросла, я понял, что был прав. В ней было так много от матери. Такое же доброе сердце и добрый дух, такая же жизнерадостность. И уже у такой юной, у Дреды была истинная вера. Не та, которой учат, а та, что приходит сама. Со дня своего рождения моя дочь освещала мне путь и оберегала меня от тьмы жизни без ее матери.
Они подошли к скамье, и король жестом предложил Астрид сесть. Она послушалась, и он сел рядом и взял ее за руку. Рассеянный солнечный свет пасмурного дня падал на камень в ее кольце и отбрасывал на них мягкие лучи света.
— Когда я потерял дочь, я потерял и жену. Мое горе… пусть оно останется во мне, я не буду тебе описывать свои чувства. Но я будто начал терять разум. Я чувствовал только горе. И ее смерть… Мне нужен был кто-то, кто познал бы ее боль и мое горе. Этим кем-то стала ты.
Астрид попыталась отнять руку, но король сжал ее, и ей пришлось бы бороться, чтобы освободиться. Она была готова сделать это; она не хотела говорить о черном месте с человеком, который поместил ее туда.
Прежде чем она успела это сделать, он сказал:
— Пожалуйста.
Она смягчилась, но все равно проговорила:
— Я не знаю, почему ты говоришь мне это.
— Потому что я ищу прощения, на которое не имею права. То, что я сделал с тобой, было неправильно. Леофрик показал мне это, но теперь, узнав тебя, я это понимаю. Это было оскорбление Господа, это было против здравого смысла, и больше всего это было оскорблением памяти моей жены и ребенка, во имя которых я это сделал. Я знаю, как ты страдала, и глубоко сожалею.
— Не ты… ты не знаешь. Ты не можешь знать.
— Ты права, Астрид. Я не могу. Но я могу сожалеть. Еще до того, как я узнал, что ты пыталась помочь Дреде и что ты наказала человека, который причинил ей боль, я сожалел. А теперь я раскаиваюсь. Мои колени кровоточат от молитв. Господь простил меня. В своей щедрости он просит только покаяния. Чего бы ты от меня хотела?
О, как она ненавидела этого бога, который просто прощал людям зло, которое они причиняли друг другу, бога, который не искал мести!.. Как будто никто в мире не имел значения, кроме него самого. Ее боги одобрили бы месть. Потребовали бы возмездия.
— Ничего.
Плечи короля поникли.
— В твоем сердце нет прощения для скорбящего отца?
— Почему ты… тебя это волнует? Ты — король. У меня нет над тобой власти.
— Ты знаешь, Астрид. Ты жена моего сына. Ты — моя семья. Леофрик любит тебя так же, как я любил его мать. Он любит тебя душой и телом. Он единственный из нас, кто обрел любовь. Ты обладаешь огромной властью над всеми нами, Астрид с Севера.
Прежде чем она успела ответить, к ним подбежал стражник. Он остановился перед ними и низко поклонился, тяжело дыша.
— Прошу прощения, ваше величество, но пришло известие из Гармвуда. На западном берегу высадились налетчики. Восемь кораблей.
— Восемь! — воскликнул король.
— Да, сир, — голос стражника дрогнул. — У них те же паруса. Это они.
Восемь кораблей. Они пришли за ней. Михкель рассказал Леифу, и ее люди пришли за ней. Астрид знала это наверняка. И они привели с собой не только отряд налетчиков.