* * *
..Десантирование, как довольно часто бывает в таких ситуациях, началось с ЧП. Совершенно неожиданно появились какие-то неполадки в системе управления, добрая треть приборов стали почему-то безбожно врать, а бортовая ЭВМ, отвечая на запросы операторов, уверяла сухим металлическим голосом, что все в порядке, все системы работают нормально, но когда дежурный пилот пробовал в очередной раз провести контрольную проверку готовности станции, она с неизменным постоянством блокировала включение двигателей. На вопросы же о причинах неполадок - упорно отмалчивалась. В течение двух с половиной часов весь обслуживающий персонал станции: инженеры-техники, операторы, связисты и даже пилоты,- ползал, понукаемый взбешенным Аартоном, в отсеках блочной панельной автоматики, проклиная конструкторов, строителей, начальство и тот день, когда они родились. Примерно за час до начала операции неисправность удалось устранить. Все оказалось прозаически просто. Какой-то идиот, очевидно, еще во время монтажа станции в Звездном Городе, оставил рядом с распределительным узлом включенный ручной реоскоп, и наводящее поле этого вот прибора и искажало картину предстартовой готовности. После своего обнаружения бедняга-реоскоп просуществовал всего лишь немногим более трех минут, то есть до того момента, когда перепуганный техник вручил его доведенному до белого каления Аартону. Присутствовавший при этой сцене Грэхэм Льюис, наблюдая затем, как один робот-уборщик старательно вбирает в себя остатки прибора, а другой неторопливо зализывает вмятину в стене, подумал, что, окажись здесь сейчас провинившийся монтажник, работы у роботов значительно прибавилось бы...
Роман прервал чтение, аккуратно сложил листы рукописи и откинулся на спинку стула. "Что же это такое? - подумал он с раздражением. - Фантастика? Да, черт возьми, самая настоящая фантастика. Бред! Чушь собачья! Кому-то, видно, очень хочется сделать из меня идиота". Он встал, с шумом отодвинул стул и подошел к распахнутому окну. Был поздний вечер. Ряд тополей жидкой шеренгой заслонял темную девятиэтажку напротив, кое-где еще горели там окна, преимущественно синим телевизионным светом, где-то в стороне звенел, преодолевая, очевидно, поворот, запоздалый трамвай, а внизу, в районе скамеечек, на которых изо дня в день гнездились старухи, плавали сейчас в темноте огоньки сигарет, тихо бренчала гитара и чей-то сипловатый басок старательно выводил про "чубчик кучер-рявый". Все было как и прежде - как и день, как и месяц, как и год назад. Никаких тревожных симптомов надвигающейся катастрофы вроде бы не наблюдалось. Тем не менее ощущение ледяной омертвелости не покидало Романа уже более шести часов. С того самого момента, когда его квартиру посетили эти странные гости. Он прикрыл глаза и в двадцатый уже, наверное, раз стал прокручивать в голове кадры состоявшейся сегодня встречи... - Ну вот, - сказал джинсовый парень. - Я же говорил, что он дома. При этом глаза парня были совершенно равнодушными, голос его тоже был совершенно равнодушным. Создавалось впечатление, будто бы ему ровным счетом наплевать, дома ли Роман, нет ли, и он только по причине врожденной педантичности ставил точку в разговоре, который велся, очевидно, между мужчинами до появления Романа. Сами по себе его слова не несли в себе какой-либо конкретной угрозы, тем не менее казавшийся ранее беспричинным страх снова зашевелился в тайниках души Романа, постепенно оформляясь в какие-то слабые ощущения грядущих неприятностей. Роман невольно поежился, стараясь, впрочем, не показывать виду, и с немым вопросом посмотрел на гостей. - Роман Васильевич Шестопалов? - осведомился седовласый. - Да, - ответил Роман. Мелькнувшее было предположение, что посетители ошиблись квартирой, растаяло, как дым. - Чем могу быть полезен? Стоявшие перед ним люди были ему явно незнакомы, и он, если бы потребовалось, мог бы поклясться, что видит их впервые, но они - и это тоже казалось несомненным - его знали. Во всяком случае, первые двое. Третий лысый - пока что помалкивал. Он словно бы прятался за спинами своих товарищей. Его кроткое умное лицо выражало сосредоточенность, а неподвижные серые глаза смотрели на как-то-то точку в области солнечного сплетения Романа. - Вы не могли бы уделить нам несколько минут? - спросил седовласый. Из милиции, наверное, решил Роман, по почему-то постеснялся об этом спросить. Он молча посторонился, впуская гостей в коридор. Денис уже был тут как тут. Стоял у вешалки и, обеими руками прижимая к груди теннисные ракетки и сетку, с любопытством разглядывал гостей. Легок на помине, подумал Роман и сказал, обращаясь к гостям: - Проходите в зал, пожалуйста. Туда, за дверь. Садитесь там. Я сейчас... А ты, - Роман посмотрел на Дениса, - ты, кажется, собирался гулять. - Я потом. Успею еще. Гулять Денису явно расхотелось. - Тогда дуй за хлебом, - сказал Роман безжалостно. - Ну, па... - заныл Денис, не сводя глаз с гостей. - Давай, давай, а то магазин закроется. Гости уже шли в указанном направлении. Денис сунулся было следом, но Роман ловко схватил его за плечи, вытолкал на лестничную клетку и, сунув рубль, захлопнул дверь. Внизу громко засмеялись, и Роман дрогнул от неожиданности. "Засуетились, - подумал он. - И почему мои окна не выходят на другую сторону? Каждый вечер приходится выслушивать всякий треп. - Он с неудовольствием посмотрел вниз. - Засуетились. Впрочем, ладно, давно ли сам таким был. Итак, что же было потом? Потом было знакомство. И тут, признаться, они меня ошеломили..." - Для начала позвольте представиться, - сказал седовласый негромким голосом, глядя на Романа внимательными карими глазами. Он уже сидел, сидел на стуле, за столом, на котором уже лежала давешняя зеленая папка; его товарищи - лысый и джинсовый парень - расположились не хуже - на диване, у стены, под напором включенного вентилятора. - Итак, - сказал седовласый, меня зовут Свиридов Андрей Валентинович. Я - полковник комитета госбезопасности. Пожалуйста, вот мои документы. Перегнувшись через стол, он протянул Роману твердый пластик служебного удостоверения.- А это,- седовласый сделал жест рукой в сторону джинсового парня, - мой коллега - Дмитрий Миронович Херманн, майор. Прошу, так сказать, любить и жаловать. Пока Роман наощупь нашаривал под столом табуретку, пока вытаскивал ее, пока садился, третий посетитель, потирая лысину и сосредоточенно разглядывая пространство перед собой, монотонно докладывал, кто он такой. Оказывается, он какой-то там профессор по каким-то там важным наукам из какого-то там очень важного института - ничего из сказанного им Роман не запомнил. Титулы первых двух гостей ошеломили его, подняли в голове целый вихрь догадок и предположений, и теперь вся дальнейшая информация с трудом проникала в его сознание, хотя внешне это, кажется, ничем не проявлялось. Он только кивал, как китайский болванчик, тупо глядел на удостоверение и изо всех сил делал вид, будто визиты сотрудников госбезопасности дело для него привычное и ничем не примечательное. Когда церемония знакомства завершилась, на некоторое время наступила тишина. Только через по-прежнему распахнутое окно врывались в комнату, будто из какого-то чужого, очень далекого мира, приглушенные звуки дворового оркестра. Потом Свиридов кашлянул, прикрывая рот ладонью, посмотрел на Романа, собираясь, по всей видимости, что-то сказать, и вдруг, словно бы заранее извиняясь за весь тот вздор, что он уже приготовился здесь изложить, улыбнулся какой-то виноватой детской улыбкой. И от этой улыбки Роману сразу же стало как-то не по себе. Он почти физически ощутил, как все его внутренности стали в каком-то болезненном спазме неумолимо превращаться в твердый ледяной комок. И догадаться о причинах такой странной реакции было несложно. Достаточно было повнимательнее вглядеться в лицо полковника. За улыбкой Свиридова, за усталым выражением его глаз скрывалась, казалось, бездна отчаяния. "Ради Бога! - захотелось крикнуть Роману. - Не говорите, не говорите ничего!" по он, чудовищным усилием заставив себя промолчать, приготовился слушать. - Роман Васильевич, - заговорил наконец полковник, - я сейчас буду излагать факты, голые факты без каких-либо выводов и комментариев, а вы, вы, Роман Васильевич, будете их внимательно слушать. И я вас очень прошу, постарайтесь при этом не задавать никаких вопросов. Пусть вас пока что не волнует, почему именно к вам мы обратились со всем этим. Хорошо? Роман хотел было сказать в ответ что-либо утвердительное, или же хотя бы кивнуть, но вместо этого он совершенно неожиданно и для гостей, и для самого себя произнес срывающимся голосом: "Секундочку... Я сейчас", торопливо встал, отодвинув табуретку, и быстро вышел из комнаты. В ванной он открыл кран, постоял над ним некоторое время, упираясь ладонями в края раковины и навалившись на нее всей тяжестью тела, затем сунул под струю воды скомканное полотенце, выжал его не слишком сильно и с облегчением погрузил в приятную прохладу разгоряченное лицо. Он не пытался сейчас анализировать свои поступки, в этом не было необходимости, потому что уже и так было ясно, что его поспешное бегство из гостиной - не есть результат обдуманных действий, а всего лишь чисто рефлекторная реакция выдавливания из горячей точки. Какое-то непонятное чувство -и не в первый уже раз Роман замечал в себе такую странную особенность - подсказывало ему, кто-то или что-то, что-то сидящее внутри него, что-то упорное и нахальное, может быть, ангел-хранитель души Романова или же, быть может, автономный полуразумный блок охраны тела, если есть такой, отчаянно и яростно, каким угодно способом пыталось оттянуть момент посвящения Романа в некую страшную тайну, носителями которой были, очевидно, эти странные гости. Он упорно гнал от себя всякие догадки и предположения, желая только одного - унять этот бешеный стук сердца в груди и избавиться от этой противной слабости в теле. Он не мог бы сейчас точно сказать, сколько времени провел в ванной, быть может, всего несколько, пять или десять, минут, быть может и час, но когда он вернулся в гостиную, странные посетители все еще находились там, сидели неподвижно и безмолвно на прежних местах и в прежних позах, как статуи, как судьи, как одни из главных актеров некоего спектакля, готовые после непредвиденного антракта продолжить свою игру. Среди всеобщего молчания Роман пересек комнату, сел у окна, напротив полковника, и, бросив на последнего быстрый взгляд, сказал как можно более спокойным голосом: - Я слушаю вас. Полковник кашлянул и начал. Говорил он долго, минут двадцать, наверное, если не больше. Мысли свои он излагал ясно, отчетливо, как преподаватель в Высшей Военной Академии на курсах для старших офицеров, но Роман тем не менее все никак не мог уловить нити повествования. И это безмерно раздражало его. Ибо тема разговора была действительно серьезной. Во всяком случае, ему хотелось в это верить. Вместе с тем, параллельно с раздражением, дополняя его, в нем неукротимо росла волна протеста, протеста против той дикой и страшной, до абсурда нелепой информации, которая безжалостно коверкала сейчас его и без того воспаленное сознание, топила его в омуте безграничного отчаяния, и когда полковник закончил наконец свой рассказ, ему. Роману, вдруг до жути захотелось вдохнуть полной грудью, напружиниться, собрать все силы и, испепеляя Свиридова взглядом, заорать во все горло: "Это же чушь! Чушь! Я не хочу этому верить!" И он так и сделал. - Чушь, чушь собачья! - крикнул он во всю силу своих легких, но туг же спохватился, замолчал, испуганно глядя в темноту расширенными зрачками. Внизу затихли, прислушиваясь, а потом сипловатый басок вежливо осведомился: - Что, дядя, кошмарики приснились? Не отвечая, Роман отступил в глубину комнаты и как подрубленное дерево рухнул на диван, сразу же зарывшись лицом в подушки. "Я совсем перестал себя контролировать,- подумал он. - Но тогда, шесть часов назад, реакция была еще более бурная". Полковник наконец закончил свой рассказ и закончил его такими словами: - Роман Васильевич, я сейчас попрошу Александра Леонидовича высказать свои соображения, но прежде, если у вас имеются какие-либо вопросы, готов на них ответить. - И он умолк, глядя на Романа. Но тот и не думал задавать вопросы. Он сидел, не шевелясь, а где-то, на самом дне его сознания, бушевала ярость. И эта ярость была настолько могучей, настолько дикой, что сила ее казалась необоримой; казалось, она вот-вот начнет выплескиваться наружу, сокрушая и сметая все на своем пути, но Роман тем не менее держал ее, держал крепко, умело, как опытный наездник норовистого жеребца, держал давно освоенным и уже не в первый раз опробованным способом - при расслабленном теле глубинным напряжением внутренних сил; лицо его при этом казалось со стороны спокойным, даже каким-то равнодушным, только зрачки бешено сжимались и разжимались, как две пульсирующие черные капли. Сейчас он не видел полковника, он не способен был видеть что-либо в эту минуту, все силы были брошены на подавление взбунтовавшихся эмоций, но каждой жилкой, каждой клеткой он ощущал тем не менее присутствие гостей в своей комнате. Каким-то непостижимым способом он почувствовал, как вдруг судорожно напряглись тела полковника и майора, он словно бы увидел, как рука майора, отогнув край куртки, неторопливо поползла под мышку и задержалась там, вызывая какие-то неприятные ассоциации. Словно набитая электричеством грозовая туча повисла в комнате на несколько секунд. А потом она как-то само собой рассеялась, исчезла; ярость, проломив дно, стекла куда-то в туманную, неподвластную осмыслению глубину, но не ушла совсем, осталась каким-то неясным ощущением неудовлетворенности, готовая вернуться в любой момент. И тела полковника и майора сразу же расслабились, рука выскользнула из-под мышки, опустилась мягко на широкую коленку и принялась барабанить по ней пальцами. И в это самое мгновение Роман поверил, поверил всему, что сказал сейчас полковник. И не потому, что эта информация исходила от такого высокопоставленного чина, и не потому, что он уже был морально к ней подготовлен - к чему-то подобному он был подготовлен всегда, с самого своего рождения, с той минуты, когда его эго, импульсивное и жадное, утвердилось здесь, в этом мире, своим физическим материальным воплощением. Он сам не смог бы объяснить, почему он поверил. Это была мгновенная вспышка, озарение, озарение ослепительное и обнажающее, озарение долгожданное - закономерный результат непрерывного и, казалось, бесплодного трения бесформенных пластов эмоций и ассоциаций. И осмысление причин этого озарения никак не могло быть сиюминутным. Оно требовало многих часов, быть может дней, и оно требовало полного, безоговорочного одиночества. Сейчас же нужно было продолжать беседу. Его уже не удивляло присутствие этих странных людей. Что-то Они знали о нем, что-то такое, о чем он пока лишь смутно догадывался. И эта тайна неудержимо разжигала его любопытство, побуждала изливать вопросы, но, подчиняясь какому-то внутреннему наитию, он решил не торопиться. Не он пришел к ним, а они к нему. Не он от них ждет чего-то, а они от него. Пусть они и ведут игру, а он форсировать события не намерен. - Я вижу, вы в затруднении, - сказал полковник. - Конечно, трудно сразу вот так принять все это, но... Неужели у вас нет ни одного вопроса? Роман внутренне усмехнулся и, тщательно подбирая слова, сказал очень тихим голосом: - Допустим... Допустим, я поверил во все это... Допустим, все сказанное вами - правда, прошу прощения. И все эти непонятные убийства и выводы о катастрофе, на мой взгляд, изрядно преувеличенной. Все это теоретически возможно. Теоретически, если уж на то пошло, все возможно. Кстати, газеты трещат об этом уже третий месяц. Вторжение из космоса и конец света - их излюбленные темы... Но вот что мне, Андрей э-э... Валентинович, очень бы хотелось знать - какое я, рядовой обыватель и скромный учитель физики, могу иметь ко всему этому отношение? Я вот сижу тут, соображаю своим скудным умишком, и ничегошеньки мне в голову, окромя банальной фразы "спаситель человечества", не лезет. Но, честно говоря, природная скромность не позволяет мне заноситься столь высоко. Да и, признаться, превращаться в участника дешевого боевика тоже не возникает особой охоты... Может, вы меня просветите всетаки в нужную сторону? Лицо полковника с каждым словом Романа снова становилось все более и более виноватым. Когда Роман закончил, Свиридов шумно вздохнул и принялся барабанить пальцами по крышке стола. - Напрасно вы иронизируете, Роман Васильевич, - сказал он тоже очень тихим голосом.- Я ведь предупреждал вас, что не нужно делать скоропалительных выводов. Через несколько минут вы все узнаете. Вопросов, касающихся моей информации, я так полагаю, вы не имеете?.. Ну, ладно. Полковник повернулся к лысому, который с по-прежнему кротким видом разглядывал пространство перед собой.- Александр Леонидович, вам слово. Александр Леонидович вскинулся, словно бы заснул вдруг с открытыми глазами и его совершенно бесцеремонно разбудили, полез зачем-то в карманы, упорно нашаривая там что-то, однако ничего не вытащил оттуда и, наконец, уложив нервные руки на коленях, заговорил. Голос у него был какой-то надтреснутый, дребезжащий, будто плохо подогнанное стекло в мчащемся автомобиле, он постоянно запинался, экал, чуть ли не через каждое слово говорил "значит" и "так сказать" и в целом производил впечатление разболтанности и крайней неуверенности. Казалось, он вот-вот начнет разваливаться на отдельные части. Речь его, длинная и монотонная, была изрядно пересыпана многочисленными техническими и научными подробностями, формулировками и выводами. Уже к ее середине Роман полностью уяснил суть дела, и только остатки вежливости не позволяли ему прервать гостя. А суть была такова. Около года назад в одном из, кажется, столичных институтов, где профессор заведовал кафедрой генетики, группе молодых ученых вздумалось провести внеплановые работы по изучению парапсихических способностей человека. Тема эта, долгое время пребывавшая в загоне, была практически неизученная, могла по этой причине растянуться на годы, но исследователям сразу же повезло. И повезло, надо сказать, невероятно. Одному из привлеченных к работе экстрасенсов - профессор не назвал фамилии - удалось буквально после нескольких - трех или четырех - сеансов материализовать что-то около двух граммов поваренной соли. Фурор это вызвало необычайный. Ведь до этого ни о чем подобном ни у нас, ни у них (на проклятущем Западе, разумеется) официальные источники информации не сообщали. Экстрасенса, которого окрестили человеком-генератором, сокращенно - гетором, обязали, посулив солидный оклад, продолжать исследования, а специально созданные службы занялись тем временем поисками в стране людей с аналогичными способностями (кое-кто из власть предержащих сразу смекнул, что это за страшная сила, и, как оказалось впоследствии, будто в воду глядел). На основе первых наблюдений разработали специальные тесты, разослали их по больницам и под видом лечебной профилактики прозондировали все - от мала, до велика - население. Геторов оказалось не так уж и много. Что-то немногим более 0,001% от общего числа. Основное их количество пришлось на людей творческих профессий: писателей, художников - не обязательно талантливых и не обязательно известных. Всех их без излишней суеты взяли на учет в местных органах исполнительной власти и на этом дело посчитали завершенным. А зря. Потому что через полгода грянули новочеркасские события. Совершенно неожиданно и совершенно непонятно, какой-то чудовищной смертью погибает сотрудник местной газеты некто Синицын Вадим Сергеевич, потом в точности такой же непонятной чудовищной смертью погибают один за другим еще несколько человек, потом еще, и еще, а к концу июня лавина загадочных убийств захлестывает все территории Союза и сопредельных с ним государств... ("Ну, это вы, значит, уже знаете"). Пока правоохранительные органы длинными бессонными ночами безуспешно ломали головы, выискивая возможные причины происходящего, ученые мужи довольно быстро смекнули, в чем тут дело. Очевидно, кому-то из геторов, совершенно не подозревавшему о своих способностях, удалось в минуты эмоционального напряжения стихийно создать некое чудовище, первой жертвой которого он сам, по всей видимости, и оказался. Тщательное изучение документов дела о гибели Вадима Синицына полностью подтвердило это предположение. Чудовище, созданное, как это ни парадоксально, фантазией человека, существует, благодаря этой же фантазии, уничтожает людей, и, что самое страшное, никто не знает способов борьбы с ним. Суда по материалам, над которыми трудился Вадим Синицын, никакими известными физическими методами, хоть водородной бомбой, уничтожить его вряд ли возможно. Сложившаяся ситуация казалась бы безвыходной, если бы в этих же самых материалах не присутствовали весьма недвусмысленные намеки, что решение данной проблемы все-таки существует. Какое именно - вряд ли кто сейчас знает. Скорее всего, оно, решение, также окажется связанным с парапсихическими способностями человека, и в этом случае подключение геторов к следствию просто жизненно необходимо. Да и нет сейчас, и в будущем вряд ли предвидится тоже, других альтернатив. Профессор и ряд его коллег твердо убеждены - то, что создано гетором, только гетором и может быть уничтожено. Другим это просто не под силу. В противном случае, человечес