Мы нашли два скелета. Один лежал у самого порога, все еще сжимая в давно истлевшем кулаке рукоять заржавленного меча. Другой скелет лежал в углу — и вокруг него все еще змеей обвивалась прочная, тяжелая цепь, приковавшая его к стене.
Это был, несомненно, Сын Неба. Но чьи же останки мы нашли в пещере? Значит, проволока не имеет к Ураниду никакого отношения?
Какая драма разыгралась в этом подземелье в ту далекую ночь, когда город погибал в пламени и по улицам его мчались воинственные скифы? Кто же был этот загадочный Сын Неба?
Узнаем ли мы когда-нибудь это?
Я терялся в догадках и хотел уже поскорее рассказать об этой находке Михаилу в подробном письме. И вдруг от него пришла странная, непонятная телеграмма-«молния»:
«Вылетай немедленно Москву мне снятся поразительные сны, вылетай немедленно!..»
3. Разговор по телефону
— Москва? Званцев? С вами будут говорить…
— Алло! Мишка? Слушай, брось ты свои идиотские шуточки! Какие сны тебе снятся?
— Здравствуй, старик! Я думал, что ты уже летишь в Москву…
— Можешь ты мне объяснить толком, зачем я тебе нужен?
— Ну вот… Опять ругань вместо благодарности…
— Не паясничай, и так ты мне угробил целый день. В чем дело?
— Бросай свои лопаты и клизмочки и мчись в Москву. Поздравляю с величайшим открытием в истории человечества!
— Слушай, я бросаю трубку!
— Стой, стой, не кипятись. Ты оказался гениально прав, старик! Он действительно прилетал, Сын Неба. И записал на проволоке свой отчет о том, что видел. Понимаешь?
— Как записал?
— Прочитать тебе лекцию? Но это дорого обойдется по телефону. Прилетай сюда и все увидишь собственными глазами. Понимаешь: увидишь сам своих древних греков!
— Брось меня разыгрывать!
— Я не шучу. Колоссальное открытие. По буквам: кумир, осел, летает, Ольга, сапоги, сорока…
— Разъединяю, ваше время истекло.
— Вылетай немедленно!
4. Рассказывает Алексей Скорчинский
Неужели это возможно?
Неужели мы и впрямь случайно наткнулись на след посещения нашей планеты гостями из космоса?!
И хотя я интуитивно ждал, что разгадку Сына Неба принесет именно эта проволока, найденная нами в пещере, все равно рассказ Михаила о его сложных опытах и неожиданном открытии совершенно ошарашил меня.
Моток проволоки лежал на белом лабораторном столе, и я не мог отвести от него глаз. Неужели на этой тонкой металлической нити в самом деле записан отчет о том, что увидел Сын Неба, игрой судьбы заброшенный две тысячи лет назад в маленький греческий городок на берегах Крыма? И неужели я сейчас сам загляну в тот далекий мир, увижу все его глазами?!
Мне не терпелось увидеть, и я плохо слушал объяснения Михаила о всей технике расшифровки видеозаписи на проволоке, о том, как он подбирал наилучший режим, какие использовал приборы, — но он против обыкновения, кажется, не обиделся на мое невнимание. Потом начал клясть себя, что во время экспериментов над проволокой размагнитил часть записи.
— И какую часть! Самое начало! Там, вероятно, было зафиксировано приземление космического корабля. А теперь мы не узнаем, как это произошло. И черт меня дернул проверять ее электропроводность!
— Ладно, теперь этого уже не поправишь. Показывай скорее, что есть! — взмолился я.
Но он словно нарочно взялся томить меня и решил обставить просмотр магнитной записи не менее таинственно и торжественно, чем жрец свои пророчества в храме Асклепия. Усадил меня в глубокое кресло в лаборатории перед овальным экраном, велел откинуться свободно на спинку, расслабить мышцы и ни о чем не думать.
— Просто смотри, какие картины станут возникать. И запоминай все детали, чтобы подробнее потом записать.
Затем он притушил огни в комнате, оставив только слабую лампочку возле приборов, с которыми страшно томительно и долго возился, что-то настраивая.
— Да скоро ты? — взмолился я и тут же замолк на полуслове, потому что увидел то, что произошло на крымской земле две тысячи лет назад…
Изображение было расплывчатым, смутным, нерезким, словно снимок, сделанный неопытным фотографом, без всякой наводки на резкость. Порой оно совсем пропадало, потом появлялось вновь. Но мой наметанный глаз археолога дополнял отсутствующие детали, многое просто угадывал.
Передо мной, несомненно, была главная городская площадь — агора, вымощенная черепками битой посуды и заполненная пестрой толпой. Особенно отчетливо был виден один угол ее, огороженный деревянными жердями, — вероятно, специально для торговли рабами, как упоминалось в некоторых источниках.