Она достала из портфеля пачку стандартной бумаги и набросала краткое письмо генеральному директору «Новостей после девяти», Деннису Кетчуму, с просьбой дать ее «Репортажу из северных районов» эфирное время пять раз в неделю. Ее руки тряслись, когда она подкалывала к письму выписку с цифрами новою рейтинга. Она запечатала и то, и другое в конверт, гадая про себя, хватит ли ей утром смелости положить этот конверт на стол Деннису. Ведь он, несомненно, был среди тех, кто вознамерился избавиться от нее. Наверняка теперь он уже понял, что подобное решение было ошибкой.
А еще, заклеивая конверт, она подумала: пожалуй, теперь ей вернут ее «Утро в Сан-Диего», и первыми ее гостями будут все, у кого она брала интервью в последние дни. Превосходно! Пригласить их всех вместе? Да. Сусанну Кабрио, Барбару Роланд, Гейл Видович. Этого законника, Дэниела Грейса, если он захочет с ней говорить. Она, несомненно, ни за что не сможет притащить в студию самого Джеффа, но это даже и к лучшему. Его портрет будет создан с помощью воспоминаний других людей и получится более полным, чем если бы Джефф решился рассказать о себе сам.
И наверняка другие люди вспомнят нечто такое, о чем сам Джефф никогда бы не рассказал.
ГЛАВА 22
Их было пятеро. Трое мужчин, женщина и ребенок топтались на дорожке возле усадьбы. Крис заметил их из окна спальни, где красил стены в бледный оранжево-розовый цвет, которым Кармен предпочла покрыть почти все помещения усадьбы. Он расслышал какие-то неясные звуки в саду и, когда выключил свет, смог увидеть, как люди наполняют пустые канистры из-под молока водой из крана, вделанного в стену дома. Нелегальные рабочие из каньона.
Мужчины были низкорослые и оба обнажены до пояса. Их тела в свете, попадавшем в сад из усадебных окон, казались кряжистыми, с хорошо развитыми мускулами. Женщина выглядела несколько выше. Ребенок у нее на руках был закутан то ли в одеяло, то ли в полотенце – издали Крис толком не смог рассмотреть.
Они тихонько переговаривались между собой, о чем – слышно не было. Крис сегодня вечером тщательно закрыл все окна в доме, поскольку копоть от нового пожара, загоревшегося на противоположном краю каньона, проникала сквозь жалюзи и могла испортить свежеокрашенные стены. К тому же ему надоел – донельзя надоел – запах дыма.
Итак, Кармен по-прежнему делает это, подумал он, по-прежнему позволяет живущим в каньоне рабочим пользоваться ее водой. Ничего удивительного, что ее счета за воду достигают астрономических цифр.
Это был редкий случай, когда среди мужчин оказалась женщина с ребенком. Обычно лишь мужчины рисковали пробираться через границу на север, горбатиться на тяжелых работах в городе, чтобы приносить полученные гроши домой, семье.
Один из мужчин приподнял шланг, пока женщина могла помыть свои длинные черные волосы с помощью припасенного обмылка. Затем она развернула ребенка и намылила его маленькое тельце, в то время как мужчина поливал его из пластиковой канистры. Малыш заревел, ведь снаружи бы то довольно прохладно, и Крис поежился, живо представлял, как холодная вода попадает на детскую нежную кожу. Он подумал было поспешить вниз и наполнить ведро теплой водой, но вспомнил, что в таком случае сказала бы Кармен: «Я бы ни за что не вышла, чтобы перемолвиться с ними словом. Тогда они смогут считать, что не пользуются моей благотворительностью, ведь им не приходится при этом видеть меня. Они смогут сохранить чувство собственного достоинства».
Кармен умела творить добро, ничего не ожидая в награду. Эту сторону своей натуры она приоткрывала для очень немногих своих друзей, и именно эту ее черту Крис не хотел бы забывать.
Когда женщина вытерла ребенка, мужчина поднял с земли пестрое индейское одеяло и протянул ей. Волна одиночества захлестнула Криса. Он отошел от темного окна и снова включил в спальне электричество. Его ждала работа: он должен успеть окончить покраску стен и удалиться из дома прежде, чем Кармен вернется со студии.
ГЛАВА 23
Оглядываясь в прошлое, Миа постепенно начинала отдавать себе отчет в том, что Глена попросту напугали изменения, которые произошли с ее телом, хотя со временем он постарался совладать со своим страхом. Даже сейчас она испытывала к нему некоторую благодарность. Ведь он старался скрывать свой испуг, позволяя ей верить в то, что, случись с нею нечто еще более страшное – он все равно не перестанет ее любить. Тем больнее показался последовавший за всем этим удар. Миа до сих пор не могла вспоминать о происшедшем без слез.
Ее консультировала Карен Баркер, социолог в клинике доктора Белла. В ее жизни был мужчина? «Да, – сказала Миа, – я помолвлена». Они с Гленом собирались пожениться как раз в этом месяце, но решили пока повременить со свадьбой.
– Он уже видел шов? – спросила Карен, и тут Миа не удержалась от слез, до нее дошло, насколько ей необходима любовь Глена. Она отчаянно боялась возможной реакции. Ей самой было страшно видеть в зеркале свой шрам.
Карен начала расспрашивать ее о том, что за человек ее Глен, и Миа принялась рассказывать, как Глен помогал ей ухаживать за больной матерью, как он даже решил оставаться со старой женщиной вместо сиделки, когда ей хотя бы раз в неделю надо было освободить вечер для занятий. Она рассказала и о том, что, когда домой вернулась их Лаура, перенесшая удар из-за разрыва с Люком, ее давнишним поклонником, Глен сделал все, чтобы помочь Лауре поскорее оправиться.
– Он производит впечатление человека, умеющего сострадать, – сказала Карен. – Заботливого человека. С ним все будет в порядке. А вы должны довериться ему. Ведь вы наверняка стараетесь перед ним выглядеть сильной, хотя ему, по всей видимости, доставляет удовольствие забота о других людях. Позвольте ему заботиться о себе, Миа, чтобы дать толчок необходимым переменам. Дайте ему еще один шанс. Дайте ему шанс продемонстрировать, как сильно он вас любит.
В тот вечер они с Гленом сидели у нее в спальне. Еще год назад, когда умерла ее мать, Глен остался жить в их доме и проводил с ней каждую ночь. Однако после операции он стал спать в бывшей комнате матери.
– А что, если я неловко повернусь во сне и невольно причиню тебе боль? – спросил он, и она не нашла в себе сил признаться, что, отдаляясь от нее, он ранит ее гораздо сильнее.
Она только что приняла душ, надела свою белую синелевую рубашку и встала рядом с ним, глядя в окно спальни.
– Я бы хотела, чтобы ты увидел... – Она замялась в поисках подходящего слова. Ее грудь? Ее шов? – Мой шрам, – сказала она.
Глен кивнул.
– Хорошо. – Он сел на кровать. – Я просто не был уверен, не лучше ли мне спросить об этом самому. Я так боялся ранить тебя.
Она развязала ворот своей рубашки, проклиная слишком яркий свет в комнате. Кожа на ее руках приобрела какой-то синюшний опенок в потоке лучей, струившихся из люстры на потолке. Она могла разглядеть под кожей каждую жилку. И ее совсем не радовала мысль о том, что кожа на ее груди может показаться такой же прозрачной и безжизненной. Она расстегнула рубашку, но не сняла ее, не сводя глаз с Глена.
– Она будет такой всего лишь в течение года, – сказала она. – Всего лишь год. А тогда я смогу пройти курс восстановительной хирургии и не буду больше выглядеть столь...
– Она превосходна, Солнышко, – перебил он ее. – Это вовсе не так ужасно. – Он поднял было руку, чтобы прикоснуться к тонкой молодой кожице, покрывавшей ее грудь, а она резко отклонилась, избегая его прикосновения. – Это больно? – спросил Глен.
– Нет, – она засмеялась, – ты удивил меня, вот и все. Когда ты прикоснулся, мне просто немного жгло кожу, вот и все. Но это совершенно не больно.
– Ты не ощущаешь... потерю равновесия? – с улыбкой спросил он.
– Немножко. – В первые недели после операции это ощущение наполняло ее огромным счастьем оттого, что ее тело избавилось от заразы. От угрозы. И Глен мог убедиться в этом, прикоснувшись рукою.
Он протянул руку, чтобы свести вместе полы ее рубашки, а потом встал и обнял ее.