— Еще двое наших братьев пришли познакомиться с тобой, — льстиво улыбнулся Эсташ, кивая в сторону двух безмолвных вампиров. — Гоуэн Черный, — высокий жилистый брюнет со злыми тускло-зелеными глазами улыбнулся алыми узкими губами, — и Даан, — низкорослый и кряжистый рыжий бородач скрестил мускулистые руки на груди, — наша семья пришла посмотреть на твое рождение.
— Нет… — просипел северянин, качая головой. Желудок сжался, требуя пищи, — я… я не… нет!..
— Тебе нужна еда, — ласково, будто неразумному ребенку, пояснил Гоуэн и подтолкнул Матильду к постели северянина, — не сдерживайся, это очень вредно. Особенно для новорожденных вампиров.
— Если что, я могу его подержать, — Даан насмешливо прищурился, — я держу, а вы доите эту девку прямо ему в пасть. А как вкус он почувствует… — и он довольно потер руки. Ирмагард захихикала, захлопала в ладоши. Ее изуродованные ожогами черты исказились в безумной радостью.
— Я могу отпить немного и… поделиться с ним, — она повела узкими плечами, кокетливо поправив спутанные кудри. Черный Гоуэн звонко, даже визгливо хохотнул, а Даан покачал косматой головой. Но Эсташ неотрывно смотрел на скорчившегося на постели Онмунда. Мальчишка сопротивлялся, цеплялся за свое смертное бытие, и его глупое упорство раздражало эльфа. Клан Гранвирир больше не может ждать. Схватив Матильду за волосы, альтмер выхватил кинжал. Золотистое лезвие прошлось по ее руке от сгиба локтя до порезанного запястья, женщина едва слышно заскулила, но вампир не обратил на нее никакого внимания. Она лишь еда, скот. Они всегда могут найти новых. Маг задышал чаще, исподлобья глядел, как Эсташ терзает Матильду, верхняя губа приподнялась, обнажив клыки. Скупая улыбка тронула губы высокого эльфа. Он толкнул женщину к юноше, и Онмунд с алчным ревом схватил ее за плечи и припал губами к кровоточащей ране на шее. Глаза северянина вспыхнули синим огнем.
Женщина слабо трепыхалась в его руках, вымученно хрипела, но силы и жизнь покидали ее вместе с кровью, которая насыщала норда. Ничего слаще, ничего более пьянящего никогда не вкушал Онмунд. Рыча, он впивался клыками в шею и руки Матильды, вгрызался в плоть, упиваясь. Жажда отступала, жар стихал, и мышцы наполнялись бурлящей силой и бодростью. Оторвавшись от обмякшей женщины, колдун утер рот рукавом. Ладони, грудь и одежда были залиты кровью, остекленевшие глаза женщины слепо устремлены в потолок, а бледный рот приоткрылся в немом крике. Но вампиры буквально исходили торжеством. Эсташ довольно ухмылялся, Ирмагард подпрыгивала на месте от переизбытка чувств, а Даан и Гоуэн многозначительно ухмылялись. Онмунд поднялся на ноги.
— Вечность приняла тебя в свои объятия, брат, — альтмер развел руками, — теперь ты один из нас. Ты поможешь вернуть клану Гравирир былое… — лицо эльфа чуть вытянулось, когда он увидел в пальцах колдуна огненный шар. Он не успел ничего сказать – заклинанием юноша поджег его мантию.
— Ты что творишь, ублюдок?! — взревел Даан, бросаясь к норду, но золотисто-алый поток пламени ударил его в лицо. Борода и косматая грива вспыхнули мгновенно, глаза вампира лопнули от жара. Ирмагард завизжала и бросилась прочь, но Гоуэн оттолкнул ее и первым выскочил из камеры. Онмунд шагнул к вампирше. Девушка взирала на него круглыми от ужаса глазами, в которых плескался страх.
— Нет… нет, прошу, пожалуйста… — она встала на колени, — умоляю, не нужно… — Ирмагард подползла к северянину, протягивая руки. Отвращение закипело в душе мага. Сколько людей так умоляли ее о пощаде?! И скольких она убивала, истязала, как несчастную Матильду? Он замахнулся было, но тяжелый удар по голове сбил его с ног. Даан с воем шарил руками перед собой. Почерневшая кожа лоскутами свисала с его лица, кровь и сукровица сочились по обожженной плоти. Вампиресса, рыча, кинулась к Онмунду, но бледно-голубое лезвие магического меча описало дугу в воздухе… голова Ирмагард упала под ноги Даану, и он, запнувшись, тяжело рухнул на тело Матильды.
— Сука! Паскуда! — вопил он, размахивая руками и ногами. — Мы подарили тебе бессмертие! Силу и вечную жизнь, и вот как ты нам отплатил?!
— Каков подарок, — сухо промолвил юноша, ставя ногу на шею вампира, — такая и плата.
***
Камо’ри с самым искренним выражением вины на умильной морде сидел на кровати, ссутулившись будто нашкодивший котенок. Забинтованная нога покоилась на подушках, а рядом на столике – кувшин вина, засахаренные сливы и сладкие пироги, но каджит старательно притворялся узником в цепях, который очень раскаивается.
— Сестрица, ну, прости… — он взглянул на Ларасс робко, но она не могла не заметить лукавый огонек, сверкнувший в его глазу, — ну, перестарался я, с кем не бывает.
— Перестарался?! Нажраться скумы и вина до зеленых даэдра, а потом идти резать моих людей, это ты называешь перестараться?! — сутай–рат сжала кулаки, впиваясь когтями глубоко в ладони, до боли, до крови. Братец любит яды, сталь его скитимаров уже пропитана смертоносной отравой. Бриньольф метался в горячечном бреду почти два дня, так рвался куда-то, что приходилось привязывать его к кровати. Дхан’ларасс с разрывающимся от тревоги сердцем всю ночь просидела у постели вора, котята плакали, испуганные, никак не хотели спать и идти на руки Векс и Тонилле, выгибались и шипели. Всегда тихая Санера даже расцарапала редгардке щеку, а Дро’Оан прокусил воровке пальцы. Белокурая имперка до сих пор канючила, мол, из-за клыков пальцы ловкость потеряли и замки она взламывать больше не может. Какие к даэдра пальцы?! Бриньольф едва в царство Аркея не отбыл, шов на животе несколько раз расходился, рана вспухала и гнила. Делвин мрачно шутил, что украсть им придется жрицу Кинарет, но Ларасс было не до смеха. Ее душили слезы, и давящая боль терзала сердце. Воровка не страдала так со смерти родителей.
Через день и ночь мучений и зыбкого сна, рассыпающегося от каждого звука, каждого шороха, вору стало лучше, Векелу удалось даже влить в северянина немного бульона. Сейчас Бриньольф спал, и ослабевшая от усталости и облегчения каджитка решила проведать детей и брата. Пообнимавшись с сыном и дочерьми, сутай–рат немного даже повеселела, но одного взгляда на Камо’ри, вальяжно развалившегося на постели хватило, чтобы ярость вскипела в душе Дхан’ларасс, словно лава в жерле Красной Горы. Только любовь к покойной матушке удержала ее от того, чтобы схватиться за кинжал и добить этого вшивого кошака! Кто знает, чем бы все закончилось, если бы воровка не вернулась.
— За мной пришли мои парни. Мы отмечали ремонт корабля. Не тревожься, скоро я вас покину, — он озорно улыбнулся и откинулся на подушки, похлопал по одеялу рядом с собой, приглашая сестру присесть. Раздраженно хмыкнув, Ларасс все же опустилась на краешек кровати. Руки пирата тут же обвили ее талию и легко повалили воровку на перину. Каджитка недовольно дернулась, зашипев сквозь зубы, но заворочалась, устраиваясь поудобнее на груди брата. Камо’ри принялся легонько поигрывать густой бежево-серебристой шерстью на загривке сутай–рат. Дхан’ларасс тихо замурлыкала, прикрыв глаза. Объятия пирата вернули ее в детство, когда в ночную грозу она забиралась к нему в постель. Каджит всегда был смелым до сумасбродства. В десять лет он забрался на крышу в поисках птичьих гнезд, сорвался и упал в канал, в тринадцать напился пьяным и повздорил со стражниками. А теперь он ходит под парусом собственного разбойничьего судна, и никакой шторм брату не страшен.
— Соловушка, — усмехнулся Камо’ри, и его дыхание горячей волной пощекотало ухо воровки, — будешь скучать по каджиту или станцуешь на столе с обнаженной грудью? — он хрипло засмеялся и охнул от тумака в бок. Светло-лазурные глаза Ларасс обожгли его обиженно – возмущенным взглядом.
— Ты обещал никогда не упоминать об этом! — взвилась каджитка, вздыбив шерсть. До сих пор стыдно вспоминать, как она на спор сплясала нагая в рыночной площади в день праздника Весны. Потом почти два года сутай–рат изводили насмешками и грязными шуточками, стражники свистели ей вслед, а Сибби Черный Вереск, тогда еще живой, все зазывал в семейное поместье. Ночью. Когда его матушка отсутствовала. Воровка смешливо сморщила нос. Видимо, у них тяга к хвостатым в крови, эвон как его сестрица на Камо’ри облизывается. Положив голову на плечо брата, каджитка, подумав мгновение, сложила на него руки и ноги. Пират только вздохнул.