- Пусть лучше щенят приведет, - проканючила Бабетта, выпятив нижнюю губу. Темные локоны, перехваченные на лбу ярко-алой лентой, ложились на обманчиво хрупкие плечики крупными волнами, - а то те зверюги, которых муженек ее притащил… брр, страшные!
Гешу, дремлющий на медвежьей шкуре у очага, лениво приоткрыл один глаз и одарил маленькую вампиршу угрюмым взглядом. Потянувшись, кобель перевернулся на другой бок и положил лобастую голову на лапы. Черный язык мазнул по частоколу бритвенно-острых клыков, в груди адской гончие заклокотало рычание. Девочка нервно поерзала на стуле. Пусть эти дьявольские псины и служат вампирам, Гешу и Ашайет слушаются только Онмунда. Кобель вообще злюка, сколько его не корми, все одно глазищи голодом горят, а вот Ашайет хорошая, и погладить себя дает, и поиграть с ней можно. Виляет в радости обрубком хвоста, свесит язык до груди, а Гешу только сопит да фыркает. Бабетта опустила руку с зажатым в ней кусочком заварного пирога, и гончая, благодарно повизгивая, слизнула все до крошки с прохладной ладони двухсотлетней девочки. Назир стукнул кулаком по столу. Черные ониксы его глаз грозно сверкнули.
- Ну-ка не прикармливай эту тварь со стола! Довольно, что эти псины ошиваются все время рядом, то сопят, то скулят, то поиграть им, то пожрать надо! У, проклятые! - редгард погрозил кулаком Ашайет, положившей морду на колени не-дитя. - Спрятались за спину Слышащей и знай себе жируют.
- Зато как весело стало! В Фолкрите было немного грустно, там со мной был только Лис. Мерзкие Пенитус Окулатус… так этому Марону и надо! Будет знать, как обижать моего паука, - рассерженно зашипев, Бабетта принялась помогать аргонианке распутывать длинную нить черного жемчуга. Лис угрожающе щелкнула зубками, раздвоенный язычок мелькнул меж губ девочки, но это совершенно не испугало двухсотлетнюю вампиршу. Цицерон передернул плечами раздраженно, смыкая ладони на сосуде из замутненного стекла с запаянной пробкой. Масло для Матушки, для милой-премилой, любимой-прелюбимой Мамочки! Дурак Червей сам его купил, на свои деньги, на свои монетки, хотя лавочник-подлюка двойную цену содрал с бедного Цицерона! Но Цицерону не жаль, совсем ничего не жаль для Доброй Госпожи. Благородное миро пленилось еще в нескольких флаконах, дожидаясь своей очереди умасливать тело Матери Ночи, и имперец чуть переставил кувшинчик так, чтобы он скрыл из виду небольшую деревянную шкатулку, завернутую в шелковый платок. Матушка любит своего Цицерона, Слышащая… Слышащая… ее руки били так яростно, так страстно, но даже злилась она не на него, не на Дурака Червей. Слышащая оставляла пылающие алые следы на лице мужчины, и они ему милее поцелуев, роднее священных догматов Братства. Хранитель коснулся щеки, где под слоем пудры и румян прятался синяк. Не любит его Слышащая… потому подарка не получит! Коварно хихикая, имперец откупорил кинжалом флакон, и в сыром, пронизанном холодом, воздухе разлился аромат глициний, привнесший в каменные покои эхо далеких стран. Пусть северное капризное лето уже царствует над Скайримом да и топят в убежище, но слишком сильны объятия зимы, чтобы разомкнули их какие-то три месяца тепла. Миро лилось в ладонь, лаская кожу шелковой мягкостью. Растерев масло в руках, Цицерон на колени опустился пред мощами Матроны и трепетно коснулся мертвых ступней.
- Наша добрая госпожа… дева, матерь и старуха, - мужчина жадно вдыхает сладкий пыльный запах, исходящий от мумии. Цицерон любит свою Слышащую, но Матушке не нужно ревновать, нет, нет. Цицерон ее, весь без остатка. Только маленький кусочек сердца бережет для Слышащей… а ей и того не надо.
Ласковые пальцы бережно скользили по иссохшимся членам, истончившейся коже, прикрытой саваном, а мысли ястребом парили над Севером. Слышащая ушла и не взяла с собой Цицерона, с ней пошли гадкий маг и Говорящая. Против эльфийки скоморох ничего не имел, но вот колдунишка!.. Мало ему, что женился подлец на Деметре, так еще и ходит теперь с ней, несчастному Дураку Червей теперь и не подойди к ней, песенку не спой, стишок не расскажи, вампир этот постоянно рядом. Думает, спасет его проклятье от клинка Цицерона?! По губам гаера пробежала злобная усмешка, исказившая черты его лица. Глупый глупец Онмунд!
- В украшениях Слышащей мы порядок навели, теперь пора перестелить белье на ее кровати. Пойдем, Лис, я покажу как, - звонкий голосок Бабетты звучал проказливо. Не-дитя просто хочет сунуть свой нос в комнаты Деметры, вот и взялась нянчиться с ящеркой. Много ли знаний надо, чтоб вино в чашу наливать?! Когда девчонку уж искусству убивать обучать будут?! Слуги Темному Братству не нужны, Цицерон и сам если надо послужит Слышащей.
- Не… Лис-с не! - девочка шмыгнула носом. - Ш-шаш-ша скучать!
- Шаша?
- Да куклу ее так зовут. Шаша и Хисс. Это ж надо так игрушки назвать. Хотя она и говорить толком не умеет, больше шипит, - Назир протяжно вздохнул, - это ж сколько лет минёт прежде чем она кинжал держать научится…
- Лис-с… Лис-с держ-жать! - малышка решительно схватила лежащий на столе тесак, но маленькие ладошки не смогли удержать обмотанную кожей рукоять. Широкое лезвие повело в сторону, и его острие с глухим стуком вонзилось в дерево столешницы с глухим стуком. Редгард едва успел отдернуть руку. Ящерка сердито засопела, попыталась поудобнее перехватить тесак, но Назир схватил ее поперек талии и усадил себе на плечо. Девочка негодующе заверещала, извиваясь в его руках и меча коготками мужчине в глаза. Казначей глухо чертыхнулся.
- Ну, тише, тише, помню я про твой хвост, чего сразу пищать-то?
Дитя, маленькое, неразумное… счастливое. А бедный, одинокий Цицерон, несчастный, несчастный Дурак Червей… он будет служить, будет страдать. И все из-за Слышащей!
- Мерзкая Деметра, неблагодарная Слышащая, - бубнил имперец себе под нос, даже не чувствуя прикосновения к мертвой плоти Матушки, - Цицерон столько сделал для нее, Цицерон так любит ее, так любит… а она бьет Хранителя, бьет так больно! Мать, за что твой слуга так мучается? Отчего Отец Ужаса не призовет его? А может… может, страданиями верный Цицерон служит вам? О да, о да, Цицерон твой без остатка, милая Мать! Пусть Слышащей ничего не останется… моей любимой Слышащей…
Несколько слезинок срывались с золотистых ресниц, покатились по щекам, оставляя грязные разводы на впалых щеках, повисли под подбородком мутными каплями. Нужно стереть эти позорные слезы, свидетельства его слабости, боли и скорби, но не смеет прервать священный ритуал, руки продолжают покрывать мертвую плоть Матери Ночи ароматными маслами, каплями, наполненных жизнью тысячи цветов. Будто они в силах вернуть жизнь в мумию Матроны.
Глухой стук отворившейся двери прокатился протяжным стоном по коридорам убежища, и вереница быстрых шагов прошелестела по ступеням. Плечи шута напряглись, когда в холл, где стоял саркофаг с костями Матушки, ворвался Онмунд. Полы плаща развивались за спиной мага, словно вороньи крылья. Тонкий нюх Цицерона уловил душок, вьющийся подле норда, но на черном бархате кровавые пятна не заметны. Лицо вампира белее снега, глаза горели бледно-голубыми звездами. Назначение колдуна Говорящим, Спикером, несущим волю Слышащей, будило дикую ярость в груди скомороха. Прошел в Черную Руку по брачным узам! Еретик, нечестивец! Не верует в Ситиса, не чтит, не любит Матушку! Скользкие от масла пальцы сжались в кулаки, тягучие янтарные капли стыли на напряженных костяшках. Рядится как барин, в черное с золотым шитьем, туника только серо-голубая, а на груди, там, где застыло сердце, темнеет отпечаток ладони. Цицерон прикрыл глаза, а воображение услужливо ткало картину, как Слышащая прижимает руку к груди северянина, и ее прикосновение застывает на ткани. Имперец поднялся на ноги, натянуто улыбаясь.
- О, кто вернулся! - пропищал он фальцетом, приплясывая возле гроба Матери. - Говорящий, скажи, а где Слышащая? Говори, говори Дураку Червей, где же забыл ее Говорящий.
Онмунд выдохнул сквозь зубы. В этом вздохе слышалось едва сдерживаемое рычание. Маг неторопливо обернулся к шуту. Темно-багровая продольная полоса, идущая от кончика носа по губам к подбородку, была еле заметна. Вампир кормился, чьей-то кровь умылся, кости глодал… и хохотал!
- Говорящий не хочет говорить Цицерону? Но Говорящий должен говорить! Говорить, пока язык не отсохнет! Так скажи, скажи же верному Цицерону, где же Слышащая.