Жрецы в алом выкрикивают имена. Многочисленные владетельные л’лэарды поднимаются по ступеням, опускаются на одно колено, клянясь в верности, каждый подносит распахнутую шкатулку, в которой драгоценный камень – яркий, пылающий, до краев наполненный одной из стихий.
Вслед за л’лэардами – люди. Седой наместник императора во Вьюнге, человеческая знать, главы столичных гильдий. Каждый несет какой-то дар.
Наместник из Вьюнга – охапку каких-то веток с длинными рыжеватыми листьями. Купеческая гильдия – разворот золотой парчи. Оружейники – усыпанный драгоценными камнями меч. Девушка в белом платье, как у невесты, но с передником и цветами в волосах, встав на колени, предлагает императору на белом полотне слепяще-белый хлеб. Она из гильдии пекарей, я позже узнаю, что это ремесло в столице в особом почете. Мясники подносят живого белого кролика. Смуглые послы из далекого Лиава от имени своего короля – драгоценное красное дерево, сложенное в форме корабля, мечи и ездового ящера в усыпанной драгоценными камнями сбруе – черного как смоль, прыткого, как огонь, с узкою мордой, коронованной высокими гребнями, узким и длинным телом, больше похожим на змеиное, – я таких никогда не видела. Градоправитель на бархатной подушке передает императору символический ключ от столицы, золотой, огромный.
Жрецы в красном вручают невестам корзинки, полные золотых монет. Одна за другой девы спускаются по ступеням в толпу, и я иду за ними. В первых рядах знать, дальше представители гильдий, им мы уже бросаем пригоршни монет. Ловят жадно, но перед нами расступаются.
Чем дальше мы уходим от храма, тем беднее выглядит толпа. Какой-то оборванец нагло запускает руку в корзинку девы, идущей впереди меня. Это сигнал. Нас плотно окружают, я понимаю, что лучше возвращаться обратно, бросаю полную пригоршню монет в толпу и разворачиваюсь, но тут какой-то лысый здоровяк вцепляется в ручку моей корзины. Краем глаза я вижу, что деву, шедшую впереди, повалили наземь. Я, крепко прижав корзину к себе обеими руками, бросаюсь к упавшей сагане.
Народ уже дерется над ее телом за корзину. Я бросаюсь в драку. Императорскую невесту бить решаются не все. Некоторые отступают, мне удается схватить за руку упавшую девушку, однако тут же толстая баба в цветастом переднике, дохнув на меня из гнилозубой пасти запахом тухлой рыбы, рвет мою корзину на себя – сыпятся монеты. Эта толстуха мне чем-то неуловимо напоминает бабушку, и я с огромным удовольствием ударяю ее по лицу. Она отшатывается, но вокруг меня руки, руки, руки, лица! Они воют и тянутся ко мне. Я выворачиваюсь, прячу корзину, пытаюсь добраться до упавшей – кажется, по ней уже кто-то прошелся, она так отчаянно кричит!
Нам все-таки пришли на выручку несколько мужчин, сагану подняли, увели прочь из толпы. Впрочем, без корзины с монетами она перестала быть интересной народу, их пропустили, а меня, казалось, вот-вот задушат! Даже сумасшедшая идея снять браслет-эскринас и защищаться ветром на какой-то миг перестала казаться мне невозможной, но тут подоспели жрецы в красном. Их тяжелые посохи обрушились на спины этих упырей, молодой черноглазый жрец схватил меня за руку, потащил за собой.
– Не надо было заходить так далеко в толпу! И надо было просто бросать монеты, они бы дрались за них, а не вокруг вас! В крайнем случае бросить в них корзиной! – прошипел он мне.
Я злобно вскинула на него глаза: а раньше нам не могли объяснить правила безопасности?! Я растерялась. Как он смеет читать нотации императорской невесте?! Вырвала у него руку, повернула обратно. Там, где упала сагана, сейчас образовался свободный пятачок, люди отступали от размахивающих посохами жрецов. На земле неподвижно лежал здоровяк, из его носа или из рта на землю стекала кровь, сливаясь в небольшую лужицу. Я торжественно вытряхнула оставшиеся золотые монеты ему на спину, швырнула корзинкой в толпу, надеясь попасть кому-то в лицо, и только после этого последовала за молодым жрецом.
Барабаны гулким эхом отдаются в моем сердце. Мы стоим на спинах ящеров-носильщиков, на помостах, увитых белыми цветами. Каждый ящер несет по четыре невесты. Сколько же их всего? Море. Белое чешуйчатое море залило все проспекты столицы. Девушки в белом на белых помостах бросают в толпу цветы. Я запускаю руку в свою корзинку – срезанные так небрежно, по самые бутоны, розы рассыпаются прямо в пальцах. Шелковые лепестки порваны, порублены и пахнут так, словно отчаянно кричат: «Жить!» Ветер сдувает их с моих ладоней, бросает белую нежность на черное полотно сюртуков каких-то рабочих, торговок, горничных и прочего люда, столпившегося у дороги.