Джин повернул голову вправо и вздохнул, заметив багровый отпечаток на правом плече — почти у локтевого сгиба. Он бережно накрыл этот след ладонью, потом дотянулся собственными губами и легонько провёл.
— Вместо одной чёрной я бы предпочёл всегда носить множество твоих печатей… — прошептал он и опять накрыл пятно ладонью — словно в попытке защитить или сохранить.
У лестницы — или как там полагалось обзывать штуку, похожую именно на лестницу, — раздался шум. Джин приподнял голову и немного удивлённо взглянул на Хоарана. Тот успокаивающе махнул рукой, влез в шкафчик и что-то прихватил.
— Ещё много?
— Неа. Погода славная, можешь уже начинать собираться, — ответил Хоаран, присев на край койки. Он пальцами поймал подбородок Джина и “добавил дров в тлеющий костёр”.
— Зараза… — выдохнул ему в губы Джин, когда Хоаран соизволил чуть отстраниться.
— Кто бы говорил… — рыкнул Хоаран. — Это ты тут вообще-то валяешься голый и прямо-таки всем своим видом изображаешь…
— Что изображаю? — заинтересовался Джин.
— Неважно, — пробормотал Хоаран и вознамерился встать, но его никто не отпустил.
— Так что я изображаю?
Вместо ответа Джина вновь поцеловали, впрочем, после и ответили по существу:
— Смертный грех, Чжин… Смертный грех.
— Содомию, что ли? — сердито уточнил Джин, не уловивший нюансов, чем и сподвиг капитана этого судна на неудержимый приступ смеха.
— А ещё болтают, что у тебя чувства юмора нет… Брешут, — хмыкнул Хоаран и опять расхохотался. Отсмеявшись, сжалился над обидевшимся Джином. — Содомия не причисляется к грехам. Она есть в нормах права и, по факту, является уголовным преступлением, подразумевающим далеко не то, что обычно имеют в виду люди, нахватавшиеся чужих глупостей и слишком ленивые, чтобы просвещаться самостоятельно. Прямым текстом в первоисточнике сказано, что содомия — это любой вид унижающего насилия над любым человеком, исключая рабов, являющихся имуществом. Сделать рабом, например, насильно и без законных оснований любого свободного человека — мужчину или женщину — содомия. Изнасиловать против воли и без законных оснований любого свободного человека — мужчину или женщину — содомия. Нарушить законы крова и гостеприимства без веской причины по отношению к любому свободному человеку — мужчине или женщине — содомия тоже. Проще говоря, содомия — это любой вид незаконного унижающего насилия в отношении свободных людей любого пола. Содом и Гоморру покарали за “содомию и грехи великие”, а вовсе не за то самое. А мужеложество вообще идёт как частный случай нарушения норм ритуальной чистоты, куда до кучи — кровосмешение, приём неподобающей пищи, использование одежды противоположного пола… То есть, духовным лицам нельзя, а вот простым смертным — какой с них спрос?
Джин с подозрением смотрел на Хоарана и мрачно молчал.
— Что не так?
— Ладно, я в курсе, что ты страшные вещи читал из-под палки мастера Бэка, но это ты всё откуда знаешь?
— Всё оттуда. Если хочешь, принесу тебе — сам почитаешь, хочешь?
— Не хочу. Я лучше тебя будут спрашивать при необходимости. А какое наказание полагалось за это? Костёр или утопление? — завернувшись в простыню, поинтересовался без энтузиазма Джин.
— Гм… Круто как всё у тебя. Если бы. Хула в адрес родителей, прелюбодеяние, употребление пищи неподобающей, секс с женщиной в период “нечистоты”, колдовство, мужеложство и кровосмешение наказывались однотипно и не так уж и строго — это ведь просто нарушение норм религиозной чистоты, и только-то. Максимум — административно-дисциплинарные меры. Ну, насколько помню, лесбиянки не имели права выходить замуж за раввинов, а за всех остальных — пожалуйста. Вот тебе и всё наказание. В случае же мужеложества наказывали… гм… “активного” из партнёров, потому что, с точки зрения евреев, его вина больше.
— Почему? — Джин не смог спрятать довольную улыбку.
— Ага, злорадствуешь? У других народов, кстати, нормой было наказывать как раз “пассивного” партнёра, а евреи тут исключение. Дело не в том, что они считали виновным в таких отношениях активного кадра, — тут по-разному бывает, уж ты-то сам прекрасно знаешь. Вина, собственно, в том, что именно активный партнёр сознательно изливает семя в неподобающий сосуд.
— Неподобающий, да? — Джин мрачно посмотрел на собеседника.
— С точки зрения евреев, заметь. С прочих точек зрения, смертный грех — как раз партнёр пассивный, ибо соблазнитель коварный и искуситель по умолчанию. Ты счастлив?
— Не особенно.
— Ладно, сейчас я подниму тебе настроение. Готов? — Хоаран уже сверкал улыбкой на пол-лица.
— Рискни.
— Древний мир, представил? Время — до нашей эры, так? Состояние научного прогресса, прикинул?
— Ну?
— Ну и представь, как сложно было доказать, что один кадр излил семя в неподобающий сосуд по прошествии нескольких дней. Как думаешь, они девять месяцев ждали?
До Джина сначала не дошло, потом сообразил и рухнул на койку, сражённый приступом хохота — даже слёзы на глазах от смеха проступили, когда воображение услужливо нарисовало картинку в деталях.
— Ну вот, как видишь, даже в таких вещах несуразностей куча. Всему виной нечёткие формулировки закона. В принципе, я бы легко выстроил линию защиты с еврейской же точки зрения. Допустим, двое и впрямь виновны, повязали на горячем, свидетелей полно. Отлично, ждём девять месяцев — результата нет, а что это значит?
Джин сквозь смех поторопил заразу:
— И что же?
— А то, что семя, с которого толку нет, изливать можно куда угодно. Оно же не подходит под завет “плодитесь и размножайтесь”. А раз не подходит, то и вины тут нет. Тюк молотком — дело закрыто. Эти еврейские умники верили, что даже пролитое на землю семя обязательно даст потомство. Какое-нибудь. Или нечто похожее. А тут за девять месяцев — шиш. Либо семя не плодоносит, либо обвинение ложное, но результат один — вины нет и карать не за что. Можно, конечно, испытать обвиняемого на женщине, но и тут раз на раз не приходится, да и всегда можно пожевать какой-нибудь травки с нужным эффектом.
— Трепло! — Джин пытался справиться с улыбкой, но у него не получалось.
— Ну так. Законнику положено быть треплом и уметь объезжать кривые законы на хромой козе.
— Кстати, а почему бы тебе и впрямь не стать законником?
— Потому что я трепло, а не законник. И мне как-то нынешние законы не особо по душе. Законы должны быть чёткими, краткими, ясными, необходимыми и немногочисленными, иначе это уже будут не законы, а жалкая пародия. Закон — это жизненно важная необходимость, защищающая конкретную систему от самоуничтожения и обеспечивающая её сохранность и развитие. Ладно, какое подобие монументального закона мне нужно разнести в пыль, чтобы показать пример его несостоятельности?
Джин задумался на минуту и предложил:
— Запрет на убийство. По-моему, он был во всех религиях.
Хоаран кивнул и приступил к процессу разбора:
— Несостоятельность очевидна — двойные стандарты. Один тип ограбил другого и убил. Виновен. Солдат на войне убил врага. Война — вины нет. Страж закона убил преступника при задержании. Вины нет. Преступника на электрический стул. Государство тут вроде и не обвинишь — хорошо обтяпали дельце. Вины нет. Убийство при самозащите — как карта ляжет и повезёт ли с адвокатом, и смотря по какому законодательству. Профессия палача — вообще отдельная песня. Вывод: закон себя не оправдал, так как формулировка подкачала. По сути убийство даже не преступление с точки зрения всех, кого оно не касается напрямую. Преступлением оно может быть исключительно с позиции жертвы и позиции убийцы, а может и не быть. И источник этого закона отнюдь не справедливость и не законность, а банальный страх серой массы и стремление уберечь собственную пятую точку от опасности. Честно говоря, закон “око за око” намного более совершенен и справедлив, и позабыт он исключительно потому, что у одних денег много, а у других мало. Откупиться монетой звонкой всегда намного проще, чем собственной кровью, а трусов всегда больше, чем смелых людей. Убийства и войны закончатся тогда лишь, когда у каждого человека будут еда, вода, одежда, обувь, дом и возможность заниматься любимым делом — вдоволь. Пока этого нет, довольные будут трясти мошной, а те, кому чего-то не хватает, будут браться за оружие и трясти мошну довольных. Это закон бытия. Просто, да?