Чёрт, они оба друг другу ничего не должны. И всё это продолжалось только по воле японского идиота ― всё вот это. В конце концов, Хоарану Джин нужен сам по себе, даже если бы у него не было тела, а одна лишь душа, к которой нельзя прикоснуться материальной рукой. А недоумок парой слов свёл всё к… И только поэтому он нужен Джину? Только поэтому? Это всё, чего он хотел? Просто знать, что способен вызвать в ком-то страсть? Чтобы обрести иллюзию значимости? Чтобы на время позабыть об одиночестве? И ему наплевать на всех? Лишь собственные миражи ему дороги? Быть нужным любой ценой и любыми средствами? И быть нужным только так? А сам Хоаран, выходит, лишь инструмент? Чёрт с ним, можно и так, он вполне способен пережить подобное отношение, но это не значило, что он готов плясать под чужую дудку и перекраивать себя на новый лад.
Тогда, в ту безумную дождливую ночь, Джин говорил об этом иначе и просил о другом. Тогда он вызывал уважение смелостью и доверчивостью, и решительностью. Тогда он казался искренним и…
― Я…
― Убирайся к дьяволу, Джин! ― прорычал Хоаран, не открыв глаз. ― Прямо сейчас видеть тебя не хочу. Прошвырнись по ночным клубам ― найдёшь кучу желающих исполнить твои мечты в стиле садо-мазо, просто намекни им, что ты не прочь. А я в такие игры не играю.
Мог бы сыграть, но не хотел. Не с Джином.
― Сам иди к чёрту! ― тут же вспылил Джин и ловко ушёл от темы: ― Что плохого в том, что я хочу к тебе прикоснуться? Тебе не кажется, что это именно ты тут чушь несёшь?
― Может быть, ― неожиданно легко согласился Хоаран. ― Если мне память не изменяет, я с самого начала дал тебе понять, что подобного быть не должно. Никто не смеет навязывать мне свою волю. И прикосновения вызывают у меня… ― он умолк на миг, но продолжил всё же: ― Ко мне просто не стоит прикасаться. Я не запрещал всё это конкретно тебе ― это запрещено вообще. И исключений нет. Тебя не устраивает такой порядок вещей? Проваливай!
― Прикосновения вызывают у тебя… ― медленно повторил Джин. ― Что? Отвращение?
Уже от одного его голоса было больно, а как он выглядел, даже представлять не хотелось. Да уж, они выбрали “лучший” момент для подобной беседы, нечего сказать.
― Нет. Ты не поймёшь, а я не уверен, что смогу объяснить.
― Прости…
Он невольно распахнул глаза и уставился на Джина. Тот сидел, обхватив руками согнутые в коленях ноги и опустив голову.
― Ты действительно сразу дал понять, что тебя лучше не трогать, но я… Не знаю. Наверное, я тоже не смогу объяснить это вразумительно. Ты… вполне естественно, что мне хочется тоже отплатить тебе, сделать что-то для тебя…
“…или заставить меня сделать то, что ты хочешь?”
― Я согласился на это не ради платы, ― мрачно отрезал Хоаран и отвернулся.
― А ради чего?
― Мне так захотелось.
― И только? ― почти шёпотом спросил Джин.
― И только.
― Хорошо. Я не стану к тебе прикасаться, ― с вызовом объявил Джин.
Хоаран пожал плечами, решительно выбрался из ванны, прихватил полотенце и направился в комнату с матами. Чем там занимался японский придурок, его не интересовало. Быть может, эта ситуация и разговор задели что-то внутри. Или не задели. Честно говоря, у него выходило, что Джину действительно нужны лишь совместные ночи ― и ничего больше. Как таблетка от одиночества или ещё какой болячки. В принципе, это право Джина. Он ведь с самого начала знал, что Джин просто хотел забыть ― и только. Если это помогало забыть, тогда понятно, почему Джин хотел больше огня. Одну боль легче всего прогнать другой болью. Может быть, Хоаран даже смог бы дать ему это ― ту самую боль, если бы перестал себя контролировать. Но он не испытывал восторга от мысли причинить Джину боль или выплеснуть на него своё желание со всей его истинной силой ― пожалуй, это бы просто прикончило парня. Его самого тоже бы прикончило ― и давно, если бы он не контролировал себя. Но он желал иного. Видимо, он тоже мутант какой-то или недоумок, потому что его больше волновало то, что он мог сделать для Джина, нежели то, какое удовольствие он сам бы получил в процессе. Он даже мог вовсе ничего не получить ― и это его бы не расстроило при условии, что Джину было бы хорошо. В принципе, он только этого и хотел ― видеть улыбку Джина, настоящую и счастливую. Да, этой улыбки ему бы хватило за глаза, ничего больше и не требовалось. Улыбка стирала с лица Джина печать обречённости, возвращала глазам живой огонь и подчёркивала его чистоту и искренность ― на это Хоаран мог смотреть без устали.
Забравшись под одеяло, он вытянулся на спине и вознамерился вздремнуть. Ему помешали: Джин устроил голову у него на животе, улёгшись поперёк мата. Потом он повертелся немного и положил скрещенные руки на грудь Хоарана, опустил на них подбородок и уставился на лицо с резкими чертами. Тёмный немигающий взгляд, в котором отражались серебристые сполохи. И болезненный излом бровей. И горечь, притаившаяся в уголках губ. Облик Джина и так отличался всегда обречённостью, но сейчас печать близкого несчастья казалась как никогда отчётливой.
Желание защитить Джина стало столь острым, что Хоаран не выдержал: притянул к себе, накрыл одеялом и крепко обнял.
― Что-то случилось? ― спросил едва слышно.
― Я сделал что-то ужасное. Но ничего не помню, ― после долгой паузы неохотно признался Джин. ― Обычно ведь помню, даже когда… Но не в этот раз.
― Ты не говорил об этом.
― Я о многом не говорил.
Хоаран промолчал, тронув губами прикрытые веки.
― Можно мне остаться до утра? ― прошептал Джин. ― Хотя бы просто побыть рядом?
Он не ответил. На такую просьбу отвечать не требовалось. Кроме того, он продолжал ощущать какой-то надлом в Джине. Что-то шло не так. Что-то мешало ― раздражало, злило, выводило из себя… Нет, не сам Джин, что-то другое, необъяснимое. Словно когда-то он знал нужное слово, а потом позабыл. Но это что-то не имело права становиться на пути Хоарана: он не понимал, откуда взялась такая уверенность, однако… Ярость внутри клубилась и металась. Он невольно зажмурился ― и перед глазами как будто распустилась яркая вспышка пламени.
И всё внезапно схлынуло: нечто, что взбесило его, куда-то исчезло, и почти одновременно Джин вздохнул словно бы с облегчением, даже напряжение из тела ушло.
Хоаран прижал его к себе крепче, развернув спиной к собственной груди, тронул губами шею и тихо велел:
― Спи.
― Если…
― Нэиль [2] , ― устало ответил, позабыв про английский.
― Я просто…
― Всё завтра, Джин. Просто отдохни и ни о чём не думай.
Быть может, он исполнил бы это желание и сегодня, если бы не их разговор в ванной. Остался неприятный осадок. И сомнения. Не говоря уж о том, что впереди маячил поединок, которого Джин наверняка хотел бы избежать. В этом случае Джин всегда думал лишь о себе и никогда о Хоаране. Ему и не требовалось, чтобы о нём думали, но становиться у него на пути тоже глупо. Он не обратил бы внимания на эгоизм соперника, но противоречить себе не позволил бы никому.
Чёрт, всё-таки Турнир здорово всё усложнял. Зато Джин теперь не отвертелся бы от поединка ни за что.
― Хана…
― Не называй меня так! ― глухо рыкнул он.
― Даже если это по-корейски [3] ? ― со смешком спросил Джин.
“Именно по-корейски”.
― Просто не называй меня так. Никогда.
― Хоть кто-нибудь знает твоё настоящее имя? Почему ты даже мне его не говоришь?
― Потому что у меня его нет, ― отрезал Хоаран. ― В самом деле.
― Ты мог бы взять какое-нибудь имя…
― Нет.
― Или я могу придумать…
― Джин, у тебя со слухом проблемы?
― Никаких.
― Отлично. Спи.
― Но…
― Нет.
― Послушай, но я…
― Нет.
― Ты же даже не знаешь, что я…
― Нет. И даже знать не хочу. Если сейчас же не заткнёшься, пойдёшь спать к себе.
Угроза действие возымела ― Джин послушно заткнулся. Правда, минут через пять всё же тихо спросил:
― Если вдруг всё будет совсем плохо… Ты ведь сможешь закончить это?