— Как мило с вашей стороны позволить такому отвратительному, ничтожному отпрыску дышать одним воздухом с вами.
— Он вообще моется? Он слишком глуп, чтобы выполнять элементарные задачи?
Они валялись на диванах или бродили по комнате небольшими группами, осыпая меня оскорблениями, проходя мимо меня. Гера все это время наблюдала за происходящим с едва сдерживаемым ликованием. Однако моему терпению всегда угрожали колкости в адрес моей матери.
— Он такой уродливый. Его мать, должно быть, была настоящей ведьмой.
— Она, должно быть, заплатила Богу обмана за любовное зелье, чтобы использовать его против Зевса. Это единственная причина, по которой он прикоснулся бы к жалкому ничтожеству — человеку.
Когда я стал старше и научился управлять своими эмоциями, Гера потеряла терпение в своей игре. Без моих вздрагиваний или болезненных реакций ей больше не было весело.
Вот тогда — то и начались избиения.
Она связывала меня и позволяла элите общества или жрецам более высокого ранга по очереди бить меня кулаками, трепать палками, хлестать по спине кнутом. И все это в обмен на благосклонность Геры. Богине так понравилось мое смирение, что все, что ей потребовалось, — это небольшой знак признательности, положенный к ее ногам. За такую незначительную плату любой мог победить сына Бога, который не мог дать отпор.
Зевс рычал на меня и называл слабаком. Я не уверен, что именно он не одобрял, что я не сопротивлялся? Это было практически невозможно, когда ты был закован в нерушимые наручники, выкованные Гефестом.
В конце дня слуги снимали меня с оков и оставляли скомканной грудой на полу моей комнаты. Или, если я превышал произвольное количество времени, необходимое для пребывания в доме Олимпа, меня высаживали обратно в тренировочном комплексе. Там никогда не было никого, кто осмотрел бы мои раны или позаботился о том, чтобы я не пострадал. На этом этапе моей жизни я все еще видел Кэт лишь изредка, но не похоже, чтобы она могла взять меня и сбежать.
Во время игр жрецы и Боги ведут себя так, будто приглашение в Дом Олимпа — большая честь для чемпионов, но я бы с удовольствием сжег это место дотла. Только одна хорошая вещь когда — либо случалась со мной в этом доме. Тот краткий миг украденного времени с Рен, и даже он был испорчен Богами. Гребаная Афродита вмешалась и повлияла на нас, лишая нас возможности выбирать, к кому прикасаться. На данный момент, та ночь, вероятно, наименьшее из моих преступлений против Рен.
Машина останавливается перед массивным сооружением. Оно полностью построено из белого мрамора и выглядит как музей. К массивному арочному двойному дверному проему с окнами в виде полумесяцев наверху ведет более дюжины мраморных ступеней. Открыв дверь, я вернул на лицо сдержанное выражение, досадуя на то, что упустил его, пока держал Рен на коленях. Трудно побороть искушение держать ее в своих объятиях, когда мы выходим из машины, но это заставило бы Рен выглядеть слабой. Это последнее, что ей нужно в этой игре.
Ее рассказ о жреце в классе был ударом под дых. Я могу представить пятилетнюю Рен с темными волосами и большими глазами, которая борется за сохранение такого большого секрета. Тот, который я, блядь, только что передал Кэт, убеждая себя, что ставлю высшее благо выше личной жизни Рен.
Рен все толкали и толкали, и я только что был свидетелем того, как она сорвалась. Она выскользнула из машины и побежала за этими жрецом, как… ну… Фурия. Наблюдать за этим было восхитительно, даже если это было чертовски безрассудно. Она двигалась так быстро, и я уничтожил других жрецов, прежде чем они поняли, что на них напали. Я почти уверен, что единственными, кто узнал нас, были дети. Поскольку я не могу вернуться в прошлое, я должен надеяться, что это так.
Я неохотно сажаю Рен на сиденье рядом со мной и выхожу из машины первым. Поворачиваясь лицом к двери, я протягиваю ей руку, чтобы помочь выйти. Наступает момент нерешительности, когда я думаю, что она собирается оттолкнуть мою руку, но она неуверенно вкладывает свои пальцы в мои. Моя рука дергается от прикосновения. Даже что — то такое незначительное, что — то, что должно быть безобидным прикосновением, опасно с Рен. Из — за нее мне почти невозможно держать голову прямо.
Я отпускаю ее руку, как только она выходит из машины. Реджинальд открывает дверь прежде, чем мы ступаем на первую ступеньку лестницы, ведущей ко входу. Дворецкий моего отца одет при всех регалиях, с зачесанными назад седыми волосами и постоянным хмурым выражением лица. Он может жеманиться и притворяться трусом передо мной, но он человек моего отца. Он ни разу и пальцем не пошевелил, чтобы помочь кому — то, кроме себя.