От инаугурации ждут любовной подоплеки. Медиа получают новую и оптимистичную историю. Для партии сторонников это возвращение старых добрых времен. Для несменяемого правительства – вашингтонского “болота” – шанс выслужиться и прозондировать возможные привилегии. Для страны это коронация. Но у Бэннона были три заготовленных послания или темы, которые он старательно проталкивал: это будет другое президентство, какого еще не было со времен Эндрю Джексона (он подбрасывал избранному президенту, не отличавшемуся начитанностью, труды о Джексоне и цитаты из него); они знают своих врагов и не попадут в ловушку перетаскивания их на свою сторону, что в принципе невозможно; поэтому с первого дня они ступают на тропу войны. Это было близко воинственной половине Трампа-драчуна, но противоречило другой половине, желавшей всем нравиться. Пытаясь как-то управлять двумя разными импульсами, Бэннон напирал на первый вариант и объяснял боссу, что, обрастая врагами в одном месте, приобретаешь друзей в другом.
В каком-то смысле мрачное настроение Трампа отлично совпало с мрачным инаугурационным спичем, написанным именно Бэнноном. Большая часть шестнадцатиминутной речи отражала его позицию joie de guerre[5] – Америка прежде всего, а миру мы устроим кровавую бойню. Но, помноженная на трамповское раздражение и “лицо гольфиста”, эта речь прозвучала еще мрачнее и агрессивнее. Администрация целенаправленно сразу взяла угрожающий тон – это было послание Бэннона противникам, что стране предстоят серьезные перемены. Уязвленные чувства Трампа – меня избегают и не любят в исторический день моей инаугурации! – помогли донести это послание. Сойдя с трибуны, Трамп несколько раз повторил: “Эту речь они не забудут”.
Когда-то произнесенные с трибуны слова Джорджа Буша-младшего могли бы служить своего рода исторической сноской к инаугурационной речи Трампа: “Что за хрень!”
Несмотря на вашингтонское разочарование – настоящего праздника не получилось, – Трамп как хороший продавец оставался оптимистом. Продавцы, чьей главной характеристикой и основной задачей является их способность продать товар, постоянно переформатируют мир в позитивных терминах. То, что других обескураживает, их заставляет просто поменять реальность в лучшую сторону.
Чуть не до утра следующего дня Трамп добивался от всех подтверждения, что его инаугурационная речь имела огромный успех. “Толпа была такая, что конца не видно. Больше миллиона, точно?” Он обзвонил друзей, которые ему поддакивали. Кушнер подтвердил: большая толпа. Конуэй его не разуверяла. Прибус соглашался. Бэннон отшутился.
В Белом доме Трамп первым делом поменял серию ярких фотографий в Западном крыле на кадры своей инаугурации.
Бэннон проанализировал природу искаженной картины реальности в голове президента. Трамповские гиперболы, полеты фантазии, импровизации, свободное обращение с фактами – все это следствие базового отсутствия хитрости, притворства и самоконтроля, что создает впечатление непосредственности и спонтанности, и во время агитационной кампании это стало причиной его успеха у многих избирателей – а других ужасало.
Для Бэннона Обама был воплощением отстраненности. “Политика, – утверждал Бэннон с авторитетностью, которая как-то оставляла за кадром тот факт, что до прошлого августа он в политике вообще не участвовал, – это непосредственная игра, чего Обама не понимал”. Трамп же, по его мнению, такой современный Уильям Дженнигс Брайан. (Он давно говорил о необходимости нового Уильяма Дженнигса Брайана в правом политическом крыле, в окружении друзей-единомышленников, к которым, видимо, причислял себя.) На рубеже XX века красноречием Брайана восхищалась сельская глубинка – он мог толкать пламенные речи сколь угодно долго. Трамп, с точки зрения Бэннона и еще кое-кого из близкого окружения, свои проблемы с чтением, письмом и умением сфокусироваться компенсировал импровизационным стилем, производившим эффект если и не на уровне Уильяма Дженнигса Брайана, то, во всяком случае, противоположный эффекту Обамы.
В чем-то увещевательный, обращенный к личным наблюдениям, хвастливо-выпендрежный, как за стойкой бара, этот неостановимый, бессвязный, путаный, замешанный на собственных проблемах поток сознания объединял стилистику крикливых ток-шоу на кабельном ТВ, религиозного кликушества “под тентом”[6], массовика-затейника борщкового пояса[7], мотивационного интерактива и видеоблогов на Youtube. Харизма в американской политике расставила свои приоритеты: обаяние, остроумие и стиль, а все вместе – “класс”. Но харизма другого сорта скорее склоняется в сторону христианской евангелической традиции – такой эмоциональный эмпирический спектакль.
6
Имеются в виду жаркие политические дискуссии по примеру тех, которые проводили под большими брезентовыми навесами проповедники в период освоения Дикого Запада.
7
Сеть пансионатов и меблированных домов в горах Катскилл в штате Нью-Йорк, предназначенных, главным образом, для отпускников-евреев. Назван по популярному в еврейских семьях блюду “борщок”.