Катарина, не отрывая глаз, смотрела на остывший чай, покрытый пленкой сливок. Ее хлебец лежал нетронутым.
— Где ты его видела?
Рахель откусила сандвич с кресс-салатом.
— По телевизору, две недели назад. Думаю, это была судьба. Ты знаешь, мы с Абрахамом перебрались в Палм Бич.
Перед ее мысленным взором промелькнули тридцать лет жизни в Голливуде, где они с братом стали одними из самых удачливых и толковых агентов. Но сейчас Голливуд казался таким далеким. Амстердам и прошлое были гораздо ближе.
— Я никогда не любила Лос-Анджелес, не знаю почему. Как бы то ни было, сейчас я могу наблюдать за целой группой новых политиков. Я всегда смотрю по телевизору политические новости; разумеется, это началось после Гитлера. У нас есть один сенатор, Сэмюэль Райдер. Очень приятный, обаятельный, по-моему, чересчур консервативный, но в целом — ничего такого, с чем я не могла бы смириться. И вот однажды смотрю я в местных новостях, как репортер ловит Сэма Райдера в тот момент, когда его машина попадает в пробку, и начинает засыпать сенатора вопросами — ну, ты знаешь, как они это делают, — о каком-то альтернативном законопроекте, который он поддерживает, а рядом с ним сидит Хендрик де Гир. Хендрик! В лимузине, с сенатором Соединенных Штатов.
Звякнул колокольчик, Рахель оглянулась на входную дверь и проводила взглядом двух молодых женщин, нагруженных хозяйственными сумками. Из одной сумки торчали рулоны яркой рождественской оберточной бумаги.
— Ты уверена? — спросила Катарина.
— Абсолютно. Ты думаешь, Хендрик после стольких лет изменился? Нет, он точно такой же, каким был в Амстердаме. Я его сразу узнала. Мне подсказал мой желудок, даже раньше, чем голова. — Рахель вспомнила, как она тогда убежала в ванную, где ее вырвало. Но об этом она никогда не рассказала бы Катарине, в глазах которой ей особенно хотелось оставаться сильной. — Я позвонила в офис Райдера и потребовала объяснить, почему он разъезжает с Хендриком де Гиром. Они, разумеется, приняли меня за сумасшедшую. Но я настаивала, и в конце концов меня соединили с сенатором.
— Ты рассказала ему…
— Я рассказала ему все, что я думаю о Хендрике. Да, именно так я и сделала. Я говорила и говорила, из меня просто все вылилось, потому что сейчас пришло время. Я рассказала ему, что Хендрик де Гир выдал меня с моей семьей и людей, прятавших нас, оккупантам, и что он сотрудничал с нацистами, но не понес за это ответственности. Катарина в отчаянии смотрела на подругу.
— Но у него никогда даже в мыслях не было, что он делает что-то скверное. О, Рахель, как же так? Ты же знаешь, какой он…
— В том-то и дело. Я действительно знаю, какой он!
Рахель, сжав иссохший кулак, стукнула по столу. Загремели тарелки, Катарина подскочила на месте, испуганная и обиженная. Рахель глубоко вздохнула и, успокоившись, тихо и жестко продолжала.
— Он говорит, будто де Гир настоял на встрече, чтобы уговорить его поддержать увеличение расходов на вооружение, но он, Райдер, почти ничего о нем не знает и вовсе не собирался связываться с ним. Я не верю сенатору, но это неважно. Он согласен расследовать мое заявление, если я смогу чем-то подтвердить его. Я спросила Абрахама, но он говорит, что я сумасшедшая и что Райдер лишь пытается утихомирить меня и предстать в выгодном свете перед избирателями-евреями. Возможно, он прав. — Она засмеялась, вспомнив свою громкую перепалку с братом. Но они воевали друг с другом всегда, и у них частенько бывали серьезные стычки. — Абрахам довольствуется своей верой в то, что судьба однажды накажет Хендрика де Гира, пусть даже это случится в день его смерти. Но я надеюсь, что Хендрик дождется возмездия еще при жизни.
Рахель усмехнулась, но свет, появившийся было в ее темных глазах, тут же потух.
— Я намерена заставить Хендрика ответить за Амстердам. — Она в упор смотрела на красивую женщину, сидящую напротив, ощущая ее страдания и не давая ей увернуться. — Ты можешь помочь мне, Катарина. Ты можешь подтвердить мой рассказ.
— Мы не сможем привлечь Хендрика к ответственности, — сдавленно заговорила Катарина. — Никто не сможет. Рахель, это безжалостный человек, безжалостный. Пожалуйста, не делай этого. Не преследуй его. Оставь прошлое в покое. Не ради его спасения, не ради моего, а ради своего собственного спокойствия, Рахель. Уж ты-то знаешь, кто он такой!