— Все в порядке, — наконец произнесла Катарина.
— Мама, я...
Джулиана замолчала, будучи не в силах продолжать. Она не может сейчас мучить мать расспросами, та слишком потрясена, ее рана кровоточит. И есть ли у нее вообще право допытываться у матери о тех давних временах, когда ее самой еще не было на свете? Да и мать, наверное, имеет право умолчать о каких-то вещах, случившихся в ее жизни. «Если бы у меня был ребенок, — подумала Джулиана, — разве захотела бы я, чтобы он знал обо мне все? Разве нет в мой жизни чувств, событий, поступков, которые я предпочла бы держать в тайне?»
— Я хочу, чтобы ты знала, как я сожалею о дяде Джоханнесе, — заговорила она. — Я знаю, в последнее время ты редко виделась с ним, но все равно любила его. Все вы по-своему были очень близки друг другу. Я только сейчас поняла это.
Катарина, покусывая нижнюю губу, выпустила руку Джулианы и вытерла слезы.
— Что ты собираешься делать?
— Не знаю, — призналась Джулиана.
— Разве ты не работаешь над концертом Шопена?
Джулиана улыбнулась, встала и обняла мать.
— Ты такая же невозможная, как и тетя Вилли, хотя и по-другому. Но я люблю тебя, мама.
— И я люблю тебя, — прошептала Катарина.
Она выпрямилась, вздохнула и решительно сказала:
— Позови-ка сюда тетю Вилли.
— Ну что, Стальной мужик, как поживаешь?
Мэтью сразу узнал этот голос и напряженно вжался в спинку кресла.
— Блох?
— Ты не прислушиваешься к советам. А?
— Что-то я тебя не понимаю.
— Тебя видели в Антверпене.
Черт! — подумал Старк. Надо же быть таким ослом. Ему не приходило в голову, что люди Блоха могут следить за мастерской и домом Пеперкэмпа.
А как же Джулиана?
О, черт! Если они следили за домом Пеперкэмпа, значит, они видели и Джулиану с теткой. Что еще известно этим ублюдкам?
Блох самодовольно продолжал:
— Тебя засекли у дома старика сразу после того, как туда вошли Джулиана Фолл и Вильгельмина Пеперкэмп. Ну и парочка! Просто умора. Говорят, Джулиана Фолл очень даже ничего. Что скажешь?
— Скажу, что при первом же удобном случае разобью тебе башку и размажу мозги по стенке.
— Ну да, если я буду играть по твоим правилам. Но это в прошлом. Сейчас ты играешь по моим. Хочешь, я расскажу тебе все, что мне известно?
— Нет.
— Мне известно, что ты ходил в Линкольн-центр в тот самый вечер, когда там были Райдер и Штайн. Мне известно, что ты ездил в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Джулианой Фолл, и в Антверпен, чтобы найти ее дядю. А знаете ли вы, сэр, почему вы оказались там? Потому что старый приятель, военный специалист Отис Рэймонд слишком много разболтал своему кумиру Мэтью Старку.
— Дай мне поговорить с Пронырой, — упрямо сказал Старк.
— Он сейчас не в состоянии разговаривать.
— Что ты хочешь этим сказать, черт возьми?
— Ты же понимаешь, я доверял ему, пытался помочь. Но так оно всегда и кончается.
Старк весь похолодел.
— Если ты тронешь Отиса, я сам приеду за тобой, Блох. Прячься сколько угодно, я все равно тебя достану.
— А лучше бы ты держался от меня подальше, — сказал Блох и ядовито добавил. — Стальной мужик.
— Блох...
Сержант повесил трубку.
Эй, кажется, мы вляпались в порядочное дерьмо, сэр.
Так говорил Отис Рэймонд. Мэтью, стараясь успокоиться, запустил пятерню в шевелюру. Проныра с того самого дня, как вернулся из Вьетнама, никак не мог твердо встать на ноги, он мало беспокоился о последствиях своих действий. У него нет будущего, было не такое уж богатое прошлое, есть только настоящее. Он ухаживал за своим М-60, за обычной пушкой любого вертолетного стрелка, нежнее, чем за женщиной. Но он же и плакал, как двухлетний ребенок, когда низкие облака помешали им выручить ребят их взвода и им пришлось потом — когда было уже поздно — собирать убитых. Он истерически смеялся и, сталкивая пехотинцев с вертолета, зависшего над землей на высоте восьми-десяти футов, вопил: «Развлекайтесь, мужики!» Он гордился своими наградами, спасенными им жизнями; он никогда не говорил о том, что убивает людей. Только один раз.
Я делаю то, что должен. Я как рассуждаю? Однажды придет и мой черед, и тогда уж я не буду хныкать. Значит, так тому и быть. И они должны рассуждать так же. Понимаешь? Черт, похоже, не понимаешь. Конечно, это ведь я убиваю их.
И это было правдой, по крайней мере, первое время. К концу своей первой вахты Старк пересел с «челнока» на боевой вертолет AH-1G Cobra. Ему, разнообразия ради, захотелось тогда пострелять назад. Но от этого не стало легче. Тогда ни от чего не становилось легче. На «кобрах» не стреляли из дверей, и они с Отисом Рэймондом расстались. Это продлилось недолго. Он пересел на легкие разведывательные вертолеты, и опять Проныра стал его стрелком. Сумасшедший, бестолковый, страшный, храбрый, нахальный военспец Отис Рэймонд. Он воображал, что настанет день и кто-нибудь снимет о нем кино. Лучший стрелок Вьетнама, так он не раз называл себя. Очень может быть. Ведь он остался в живых, разве не так? И фильм тоже сняли. Но Отис никогда не читал и не видел «Горячей зоны», и Мэтью так и не сказал своему давнему приятелю, что чокнутый, геройский, одинокий стрелок в книге и фильме был списан с военспеца Отиса Рэймонда.
Мэтью почувствовал пустоту и страшное одиночество.
Глава 16
В «Кондитерской Катарины» было тепло и людно. Вильгельмина на какое-то время окунулась в атмосферу покоя, она просто сидела, наслаждаясь тем миром, в котором жила ее сестра. Он казался таким благополучным. Она подумала о том, как было бы хорошо, если бы здесь сейчас сидел Джоханнес: они все вместе пили бы slemp — у них всегда на Рождество готовят этот молочный напиток с пряностями — и ели бы oliebollen — пончики с изюмом. Но этого не будет.
Из кухни вышла Джулиана; она была взволнована, но ей удалось улыбнуться.
— Теперь ваша очередь. Я скоро ухожу, вот ключ от квартиры. Встретимся дома.
— Куда ты идешь?
— В Сохо. Я ненадолго.
— А как же наш кавалер в дождевике?
— Не волнуйтесь, тетя Вилли, я разберусь с ним. — На этот раз ее улыбка была искренней, а темные глаза просияли. — Можете не сомневаться.
Вильгельмина отнюдь не была убеждена в этом и сочла самоуверенность Джулианы неуместной, но не стала спорить. Если бы соглядатай собирался как-то навредить им, то он бы, наверное, уже сделал это или, по крайней мере, вел бы себя осторожнее. Похоже, он только следит за ними. Но зачем? Кому это понадобилось?
Она вздохнула и кивнула племяннице.
— Будь осторожна. — Вилли тоже принужденно улыбнулась. — А то мне придется объясняться с твоей матерью.
Джулиана рассмеялась и пошла к стойке, собираясь перекусить на дорогу, а Вильгельмина направилась на кухню. Там, в кладовой, за маленьким столиком она и нашла сестру. На ней были повседневные брюки и джемпер, волосы, тронутые сединой, были сколоты на голове; но даже в таком виде Катарина выглядела очень элегантно. «Я в этом наряде, — подумала Вильгельмина, — смотрелась бы заурядной толстухой». Они с сестрой всегда были очень разными.
Перед Катариной стояли заварной чайник и тарелка со speculaas, хлебом и сыром, к которым она не притронулась.
— Вилли, — охрипшим голосом произнесла она и тут же перешла на голландский. — Терпеть не могу высокопарных слов, но я очень рада, что ты приехала. Ну, то есть, я имела в виду...
Вильгельмина ободряюще улыбнулась.
— Я знаю, что ты имела в виду, Катарина.
— Джоханнес... — Ее голос упал, на глаза навернулись слезы.
— Да. Нам будет не хватать его.
— Мне почему-то даже не приходило в голову, что он когда-нибудь умрет. Вилли, что же с нами случилось? Помню, когда я была маленькая, я и представить себе не могла, что смогу жить отдельно от семьи. Я думала, что вечно буду жить с мамой и папой. И с тобой, и с Джоханнесом. Думала, что вы всегда будете рядом.
— Но это ты уехала от нас, — возразила Вильгельмина без всякого осуждения, лишь констатируя факт, и налила чай в фаянсовые кружки.