Он был прав. Она боялась. Но за девятнадцать лет она ни разу не признала вслух его правоту. Они спорили, боролись, обсуждали, но она никогда не сдавалась, не позволяла себе отступить перед его легендарным авторитетом. Если это случится, думала Джулиана, то она потеряет свою независимость как музыкант и как человек.
— Меня не беспокоит, как остаться на плаву в тридцать пять, и я не боюсь.
Она резко отодвинула свой кофе и поднялась, чувствуя одновременно такую усталость, и страх, и бешенство, что у нее все поплыло перед глазами. Какого черта Шаджи не может оставить ее в покое! Зачем ему нужно все время давить на нее?
— Надеюсь, ты будешь счастлив, Шаджи. Ты похоронил мой Вермонт.
— Отлично, — сказал он.
— Гад. Иди к черту.
Она прошла к выходу, оставив ему возможность рассчитаться за обед с выражением полного самодовольства на красивом лице.
Сидя в своем убогом гостиничном номере на Бродвее, Хендрик де Гир попросил соединить его с американским сенатором Сэмюэлем Райдером. Голландцу дали джорджтаунский номер сенатора, и его не удивило, когда Райдер снял трубку после первого же гудка. Хендрик предупреждал его, что позвонит ровно в девять.
— Ну, что скажете? — спросил Райдер.
В аристократическом голосе молодого сенатора Хендрик уловил напряжение, но это не доставило ему удовольствия.
— Я встречусь с вами в субботу вечером в Линкольн-центре. — Он прекрасно, с едва различимым акцентом говорил по-английски. К голландскому он прибегал только при крайней необходимости. Это был язык его прошлого. — После концерта. Вы будете на машине?
— Естественно.
— Ждите меня там.
— Хорошо. Но позаботьтесь, чтобы эта Штайн не увидела вас.
Хендрик прикрыл глаза — всего лишь на секунду — и ощутил захлестнувшую его боль. Штайн... Рахелъ. Но он отогнал воспоминание.
— Я не нуждаюсь в ваших инструкциях, сенатор, — ледяным голосом произнес он. — Блох, надеюсь, ничего не знает?
— Неужели вы принимаете меня за дурака?
— Да. Вы, сенатор, говорите людям то, что они хотят слышать. Я это знаю. Смотрите, не проболтайтесь Блоху. Понятно? Иначе, друг мой, у нас с вами ничего не выйдет.
Глава 2
Сенатор Сэмюэль Райдер младший втиснулся в узкую деревянную кабинку переполненной, прокуренной вашингтонской столовой. В подобного рода местах он бывал нечасто, пожалуй, даже не был никогда, но он сам выбрал это заведение для встречи. Сегодняшний завтрак не фигурировал ни в одном из расписаний, известных его дотошным, предусмотрительным служащим. Его помощники пришли бы в ужас, если бы видели, что его равнодушная улыбка адресована пухлой официантке, с шумом поставившей перед ним простую чашку с кофе.
— Будете смотреть меню? — спросила она. Меню, отпечатанное на дешевой белой бумаге и засунутое между двумя кусками поцарапанного пластика, не пробуждало аппетита.
— Нет, спасибо, — бросил Райдер, скрыв отвращение и пытаясь найти на ее равнодушном лице признаки узнавания. Их не было.
— Пока только кофе.
Она пожала плечами и вперевалку, но с удивительной расторопностью перемещая свое крупное тело, отошла от него. Райдер попробовал кофе, он был горячим и крепким, но невысокого качества. Он ничего не имел против. Последние месяцы он мало спал. Кофе помогал ему работать, так же как его обязательность и оптимизм. Все будет хорошо, должно быть хорошо.
На противоположной скамье вдруг совершенно бесшумно возник Отис Рэймонд и проскользнул в угол, туда, где стояли кетчуп, пакетики с сахаром и соус номер 1. Он словно боялся, что его увидят. Райдер — сорокалетний, высокий, холостой, с рыжеватыми волосами и твердым подбородком — в этой грязной, заплеванной забегаловке был как-то некстати. Военспец четвертого класса Отис Рэймонд, или просто Проныра, как прозвали его ребята во Вьетнаме, как нельзя лучше вписывался в интерьер. Ему было за сорок, но он казался еще более угловатым, чем его помнил Райдер. Отис до сих пор выглядел, как подросток — одуревший от наркотиков ребенок, брошенный в преисподнюю. Он не старел, он желтел. Желтели его порченые зубы, запавшие глаза, кончики пальцев. Даже его волосы имели мертвенно-желтый оттенок.
Отис ухмыльнулся.
— Черт подери, старина, давно же мы не виделись. Ты, я смотрю, преуспел, а?
К счастью, он, похоже, не ждал ответа. Потирая руки, Отис сказал:
— Надо глотнуть кофе. Здесь собачий холод! И как ты его выносишь?
— К нему быстро привыкаешь, — заметил Райдер.
— Ну, только не я.
Появилась толстая официантка с меню и свежесваренным кофе. Она налила кофе Отису и снова наполнила кружку Райдера, а затем вытащила блокнот. Райдера покоробила мысль о том, что могут предложить в этом заведении. Но если он не станет есть, то Отис тоже откажется, а Проныра выглядел сейчас даже более голодным и изможденным, чем его помнил Райдер. Он заказал яичницу с ветчиной.
— То же самое, — сказал Отис и осклабился, глядя на Райдера. — Что-то не припомню, чтобы я нормально завтракал в последние дни. А ты?
— Обычно утром по пятницам я играю в теннис, — ответил Райдер.
Отис фыркнул и засмеялся.
— Ха, теннис. Ну, надо же! И ты надеваешь эти белые трусы?
— Вообще-то, это шорты. Да, надеваю.
— Ну и хрен с ними.
Проныра достал мятую пачку «Кэмэл», вытащил сигарету и три спички, чтобы прикурить. Спички были сырыми, а руки у него тряслись. Райдер подумал, что они трясутся у Отиса постоянно. Его пальцы заметно подрагивали, когда он делал глубокие затяжки. Рэймонд всегда верил в то, что между ним и Райдером существует особая связь, так как именно он спас Райдеру жизнь во Вьетнаме. Но это, разумеется, полная чепуха. Рэймонд просто делал тогда свое дело, и Райдер не чувствовал, что чем-то обязан ему. Да, он лихо орудовал своим М-60 прямо из открытых дверей вертолета и заботился о своей пушке больше, чем о себе. Но в этом тогда не было ничего особенного. Здесь, за пределами Юго-Восточной Азии, он вряд ли бросился бы спасать Райдера. Как не сделал бы и многого другого, что делал там.
На столе появился завтрак, от которого исходил едкий запах прогорклого жира, и Проныра с жадностью человека, не евшего трое суток, набросился на него. После выпитого кофе и выкуренной сигареты он, похоже, немного успокоился, и руки уже почти не дрожали. Он впился зубами в густо намазанный маслом тост.
— Блох считает, будто ты что-то задумал, Сэм. — Похоже, Отису доставляло особое удовольствие называть американского сенатора по имени. Он проглотил тост. — Поэтому он и прислал меня сюда. Его не колышет, что ты делаешь, пока капают его деньги. Он не беспокоится, что ты можешь задвинуть его операцию. Ведь если ты сделаешь это, то тоже окажешься в дерьме.
— Он слишком самонадеян, — холодно заметил Райдер. Правда, сам он не чувствовал себя так же уверенно, как звучал его голос.
— Да, знаю, но не в этом дело. Блох сейчас прощупывает тебя. Старик, он уже несколько лет готовит тебе ловушку. Только попробуй кинуть его — и ты не отвертишься. Он-то выберется, а ты нет.
Райдер молчал. Он не мог вынести того, что Блох — сержант в отставке Филипп Блох — отправил к нему Отиса Рэймонда как своего посыльного. Проныру, черт побери! Какой-то наркоман дает ему, сенатору Соединенных Штатов Америки, советы!
— Не парь Блоху мозги, парень. Ты что-то задумал, признайся ему.
Райдер почувствовал, как кислый кофе жжет желудок, и вновь на него накатила волна презрения к Рэймонду, Блоху и ко всей той перевернутой жизни, которую они воплощали. Они были вместе во Вьетнаме — или, точнее, в одно и то же время. Проныра, Блох, Райдер. И никак не забыть о Мэтью Старке, как он ни пытался это сделать. Из них четверых только Райдеру удалось уйти от общего прошлого. Он оставил позади все, что случилось во Вьетнаме, все, что он делал и видел там, все, что сделал Вьетнам из него. Он был лейтенантом, командиром взвода, а Блох служил в его взводе сержантом. Старк был пилотом, а Отис Раймонд стрелял из дверей его вертолета. Все они, исполнив свой долг, остались в живых.