— Справедливости ради замечу, что большую часть учебы в школе я страдал херней.
Это не было ложью.
— Или проводил время с той девчонкой, Алиссой Уолтерс, — добавила она.
Моя грудь, как и челюсть, сжалась. Всего лишь от звука ее имени мое сознание наводнили воспоминания.
— Она все еще в городе? — спросил я, пытаясь казаться равнодушным. Алисса перестала присылать мне сообщения несколько месяцев назад, а в телефонных разговорах с Келланом мы эту тему не поднимали.
Сэди кивнула.
— Работает в закусочной «Голодный Гарри». А еще я видела, что она подрабатывает в мебельном магазине Сэма. И играет на пианино в некоторых барах. Не знаю. Она бывает повсюду. Удивительно, что ты этого не знаешь. Вы двое были очень привязаны друг к другу, что совершенно странно, ведь у вас нет ничего общего.
— У нас было много общего.
У нее вырвался саркастический смешок.
— В самом деле? Круглая отличница, увлекающаяся музыкой, и круглый двоечник-наркоман с такой же чокнутой наркоманкой-матерью имели много общего?
— Перестань говорить так, словно тебе хорошо известно обо всем этом дерьме, — зашипел я, начиная злиться.
Тогда у нас с Алиссой было общего больше, чем у любых двух людей на этой земле. Плюс, Сэди ни черта не знала о моей матери. Да пошла она со своими предположениями. Я должен был покинуть номер мотеля. Должен был сказать ей, чтобы она проваливала и поискала для издевок кого-нибудь другого, но я реально ненавидел быть в одиночестве. Последние пять лет я был совсем один, за исключением время от времени случайно забредающих ко мне мышей.
Сэди молчала, сколько могла, — а это длилось недолго. Она не понимала, что тишина успокаивает.
— Так это правда? Что ты был на реабилитации?
Она болтала больше, чем мне бы хотелось. Я ненавидел разговоры о реабилитации, потому что временами мне хотелось снова оказаться в клинике. А временами — снова вернуться в тот переулок к грязным мусорным бакам, имея при себе дозу или две. Я уже так давно не принимаю наркотиков, но до сих пор думаю об этом чуть ли не каждый чертов день. Доктор Кан сказала, что возвращение в реальный мир будет тяжелым, но она уверена, что я смогу с этим справиться. Я обещал ей, что всякий раз, когда меня потянет принять что-то, я буду щелкать по коже руки красным резиновым браслетом, который она дала мне. В качестве напоминания о том, что сделанный мной выбор так же реален, как и ощущение обжигающей боли на коже. На браслете написано «сила», что было странным, потому что по ощущениям у меня ее не было.
После того, как Сэди заговорила, я щелкнул браслетом по руке.
— По городу ходил слух, что ты умер. Думаю, твоя мать распустила его, — сказала она.
— Ты знаешь, что у тебя прекрасные глаза? — спросил я, меняя тему. Я начал целовать ее шею, слушая, как она стонет.
— Они просто зеленые.
Она ошибалась. Они были уникального оттенка морской волны с небольшими вкраплениями серого по всей зеленой радужке.
— Несколько лет назад я смотрел документальный фильм о китайской и корейской керамике. Твои глаза цвета глазури, которой покрывают фарфор.
— Ты смотришь китайские фильмы о керамике? — пробормотала она с усмешкой, пытаясь выровнять дыхание, пока мои губы двигались по изгибам ее ключицы. Я почувствовал, как она задрожала. — У тебя, должно быть, сильно поехала крыша.
Я засмеялся, потому что она понятия об этом не имела.
— На западе они называют это селадон, но здесь это называют цин цы. (Примеч.: селадон, цин цы — светло-синий или светло-зеленый гладкий фарфор без узоров).
Я прижался губами к ее рту. Она поцеловала меня в ответ, потому что именно для этого мы находились в грязном номере мотеля. Мы были здесь, чтобы на несколько мгновений простые прикосновения принять за воображаемую любовь. Мы были здесь, чтобы обычные поцелуи принять за некую страсть. Мы были здесь, чтобы одиночество принять за целостность. Это безумие, во что готовы превратиться люди, — в кого готовы превратиться люди — чтобы не чувствовать себя так одиноко.
— Ты можешь остаться на ночь? — прошептала она.
— Конечно, — вздохнул я, кружа языком вокруг ее уха.
Я хотел остаться с ней на ночь, потому что одиночество засасывало. Я хотел остаться с ней на ночь, потому что тьма накрывала. Я хотел остаться с ней на ночь, потому что она попросила меня. Я хотел остаться с ней на ночь, потому что хотел остаться.
Она через голову стянула с меня рубашку, и ее пальцы пробежались по моей груди.
— О, Боже мой, — воскликнула она. — Ты такой мускулистый.
Потом она хихикнула. Блядь. Я точно хочу остаться на ночь?
Не отвечая, я снял с нее брюки и избавился от своих. Когда она легла, я навис над ней, двигаясь губами от ее шеи вниз к груди, потом по животу, и остановился возле трусиков. Она застонала, когда я потер их большим пальцем. — Да, пожалуйста…
Боже, она будет моим наркотиком на эту ночь. Я почувствовал себя немного менее одиноким. Я даже размечтался, как позвоню ей завтра, встречусь с ней в мотеле и буду снова трахать на этой паршивой кровати. Не потребовалось много времени, чтобы боксеры соскользнули с меня, и я оказался на ней. Натянув презерватив, я скользнул в нее, и она заскулила.
— Нет, подожди! — в этих фарфорово-зеленых глазах собирался страх. Она прижала руку к своему рту, на глаза навернулись слезы. — Я не могу. Не могу.
Я остановился, застыв на ней. Чувство вины ударило меня под дых. Она не хотела заниматься со мной сексом.
— О, Боже. Прости. Я думал…
— Я в отношениях, — сказала она. — Я в отношениях.
Подождите-ка.
— Что? — спросил я.
— У меня есть парень.
Парень?
Дерьмо.
Она обманщица.
Изменщица.
У нее есть парень.
Я вышел из нее и сел на край кровати. Вцепился руками в край матраса и слушал рядом ее движения, от которых шуршали простыни.
Она тихо проговорила:
— Прости. Я думала, что смогу это сделать. Думала, что смогу пройти через это, но не смогла. Я думала, с тобой это будет легко, понимаешь? Бросить все и дать себе волю. Я просто думала, что смогу забыться на время.
Не поворачиваясь к ней, я пожал плечами.
— Ничего страшного, — поднявшись с матраса, я направился в ванную. — Я скоро.
Дверь за мной закрылась, и я провел ладонями по лицу. Снял презерватив и бросил его в мусорное ведро, а потом прислонился к двери спиной и начал поглаживать себя.
Это было жалкое зрелище.
Я жалок.
Пока дрочил, я думал о кокаине. Сильное желание принять дозу, чтобы получить немного тепла. Ощутить полный покой и блаженство. Я задвигал рукой жестче, вспоминая, как он забирал все проблемы, все страхи, все напряжение. Я постоянно чувствовал себя, словно на вершине мира.
Эйфория. Ликование. Любовь. Эйфория. Ликование. Любовь. Эйфория. Ликование. Любовь.
Ненавижу, ненавижу, ненавижу.
Глубокий вдох.
И я кончил.
Я чувствовал себя опустошенным всеми возможными способами.
Повернувшись к раковине, вымыл руки и уставился в зеркало, заглядывая в глубину своих глаз. Карих глаз, которым все равно. Карих глаз, которые смотрели с тоской. Карих глаз, затененных пеленой депрессии. Я стряхнул это ощущение, вытер руки и вернулся к ней.
Она одевалась, вытирая глаза.
— Ты уходишь? — спросил я.
Она кивнула.
— Ты, — я прочистил горло, — ты можешь остаться на ночь, — убеждал я ее снова. — Я не какой-нибудь мудак, который выгоняет тебя в три часа ночи. К тому же, это твой номер. Так что, уйду я.
— Я сказала своему парню, что буду дома после того, как вернусь в город, — сказала она мне, вымученно улыбаясь. Одетая только в лифчик и трусики, она пошла в сторону балкона, открыла дверь, но не вышла наружу. Там шел ливень, и капли дождя барабанили по металлической решетке.