Но Матвей Яковлевич не угадал. Разбушевался Сулейман вовсе не из-за Хасана Шакировича.
Дело было вот в чем. Второй сын Сулеймана Ильмурза, погнув некоторое время свою изнеженную спину у токарного станка, переметнулся на слесарную работу, а когда и эта специальность пришлась ему не по нраву, попросился в разметчики. Но и к этому делу что-то не лежала у него душа, и он скоро очутился на выдаче инструментов, оттуда попросился на центральный склад. Сулейману-абзы с самого начала не понравились эти «скоки-перескоки», как он выражался. Возмущало его в Ильмурзе то, что сын позволил себе изменить «рабочей династии» Уразметовых. Между ними частенько вспыхивали стычки, кончавшиеся довольно крупными размолвками. Все это было пока терпимо. Но сегодня случилось невероятное: Сулейман-абзы увидел своего сына за буфетным прилавком. Несколько мгновений он рта не в силах был раскрыть, глядя на Ильмурзу, повязанного передником. Он чувствовал, что опозорен, унижен перед всеми этими людьми, битком набившими столовую. Жилы на его крепко сжатых кулаках вздулись. От смуглого в масляных пятнах лица отлила вся кровь, оно посинело, затем стало все больше и больше багроветь. Да тут еще кто-то съязвил:
— Сулейман-абзы, вам без очереди… Теперь у вас сын — персона, главный буфетчик.
Все расхохотались. Горячке Сулейману этого было достаточно. Черные глаза его зло сверкнули. Издав какой-то дикий вопль, он в мгновение ока очутился за буфетной стойкой и, схватив сына за грудки, уволок его в заднюю комнату.
— Ты что, собачья нога!.. — прохрипел он, задыхаясь. — С какой харей встал ты за прилавок?.. Ты что, барышня, га? Сын Сулеймана — за буфетом!.. — Он с силой отшвырнул его от себя. Загромыхала не то кастрюля, но то ведро, опрокинутое Ильмурзой. — Тьфу!.. А завтра ты, может, пиво надумаешь продавать на углу. Говорят же добрые люди, — жулики из пены дома строят.
— Меру надо знать, отец, — буркнул Ильмурза, завязывая оборвавшиеся тесемки передника. Хотя он очень был сердит на отца за публичный скандал, но держал себя в руках. — Иди-ка лучше обедать… Дома вечером поговорим…
Но Сулейман даже обедать не стал. Ругаясь и отплевываясь, он пошел обратно в цех.
Работа немного успокоила его, но чувство приподнятости, чистого, радостного удовлетворения, которое владело им с утра, уже не возвращалось.
И когда Матвей Яковлевич пригласил его после работы зайти к Андрею Павловичу, Сулейман охотно согласился. Домой не тянуло. «Встретишься с Ильмурзой, — опять, чего доброго, накричишь. Сердитого ум покидает. Немного поостыть требуется», — подумал он.
Свалившаяся неожиданно история с Ильмурзой на время отвлекла мысли Сулеймана от зятя. Не случись этой беды, он давно бы рассказал другу, как глубоко зять обидел его. А теперь он молчал. Молчал и Матвей Яковлевич. Лицо его было хмуро, белые как снег густые брови сошлись на переносице, глаза смотрели сосредоточенно, куда-то внутрь себя.
Выйдя из грохочущего железом, гудящего станками цеха, пропитанного запахами керосина, машинного масла и эмульсии, на тихую улицу, старики с удовольствием вдохнули свежий, полный осенних ароматов воздух. Солнце вот-вот должно скрыться за высокими, многоэтажными домами, поперек улицы протянулись длинные тени. По асфальту будто расстелили черный бархат, и оттого, что у этих немолодых рабочих людей от усталости слегка дрожали ноги, асфальт казался им даже мягким, как в летний зной. Из-за пятиэтажного каменного дома выплывала ослепительно белая груда облаков, похожая на фантастических очертаний скалу. Постепенно надвигаясь, она все увеличивалась в размерах.
— На охоту бы сходить, парень, — шагая с выпяченной грудью и заложенными за спину руками, сказал Сулейман, следя глазами за причудливой грудой облаков. — Не то нутро все мохом обрастет.
— Не мешало бы. Да, пожалуй, до праздников не придется, дрова пилить нужно… — сказал Матвей Яковлевич.
И больше они до самого дома Андрея Павловича не проронили ни слова.
Кукушкин встретил их у ворот и, посмеиваясь, пригласил осмотреть его «домик с мезонином».
Слепленный из глины и стружки домишко, приткнувшийся на склоне горы, действительно никуда не годился. Но вдоль сухого оврага Кукушкин вырастил такой чудесный сад, что старики диву давались. Чего только не было здесь: ряды заботливо выхоженных плодовых кустов, вишни, яблони, клумбы с какими-то диковинными цветами. Этот расположенный в закрытом безветренном овраге сад все еще был полон сладкого — слаще меда — благоухания, хотя урожай с него, даже поздние яблоки, был собран и осень уже дохнула на него своим желтым дыханием.