Подул северный ветер. Но он коснулся лишь самых верхушек плодовых деревьев. И сразу потемнело вокруг. Из-за леса, от Игумнова, наплывали тяжелые черные тучи. Того и гляди, снег пойдет.
— Что так долго, Яковлич? — встретила Ольга Александровна мужа беспокойным вопросом. — И бледный какой-то… Уж не захворал ли?
Матвей Яковлевич, не отвечая, раздевался.
— Что, не было времени у Хасана Шакировича? — осторожно спросила Ольга Александровна.
Погорельцев, передернувшись, поднял на старуху тяжелый, хмурый взгляд. Ольга Александровна сразу вся как-то поникла, обмякла. Долго стоял так, точно онемев, Матвей Яковлевич. Затем, тяжело передвигая ноги, подошел к жене и сказал:
— Прости, Олюша… Ты-то ни в чем не виновата…
Положив на колени иссохшие руки с утолщенными в пальцах суставами, бабушка Минзифа сидела в комнатке Баламира. На плечи поверх белого, в крапинку, платка она накинула пуховую шаль. Услышав, что кто-то вошел, она склонила голову, прислушалась, но, определив по голосу, что пришел не Баламир, опять застыла в прежней позе.
Долгий путь очень утомил бабушку Минзифу. Сначала она ехала на лошади, затем на пароходе, в четвертом классе, среди бочек. Она уже каялась, зачем поехала. Сейчас ей страсть как хотелось вздремнуть, но на Баламирову кровать она лечь не решалась. Старушка с удовольствием устроилась бы на полу, да постеснялась хозяев — не подумали бы, что Минзифа неряшлива. Правда, Ольга Александровна предложила ей полежать у них в большой комнате на диване, но как могла она осмелиться беспокоить совершенно незнакомых людей. А у Баламира в комнате, не считая кровати, кроме пары стульев да маленького столика, ничего больше не было. Правда, сама комнатка, хоть и очень невелика, сухая, чистая, светлая. И цветок есть на окне.
Бабушка Минзифа была не очень разговорчивой старухой. Она не расспрашивала Ольгу Александровну о Баламире. И свою душу не хотелось раскрывать перед незнакомыми людьми. Еще неизвестно, что за люди. Возьмут да нажалуются на Баламира туда, где он работает.
Сейчас дети не больно-то о родных матерях заботятся, — чего уж о бабушке говорить. Баламир, слава аллаху, пока посылал ей деньги. Бывало, и сто и двести рублей пришлет. Пусть аллах всевышний дарует ему красивую жизнь, пусть увидит он радости от внуков и правнуков своих, пусть руки-ноги его не знают болезней. Пусть сторицей вернутся Баламиру те деньги, что не пожалел он для бедной старухи Минзифы!
И все же в душе Минзифы оставалась какая-то трещинка. Она ведь Баламиру за мать и за бабушку. Баламир был по счету девятым ребенком в семье, и потому рождение его никого не обрадовало. Бабушка Минзифа взяла его к себе. Сама и имя ему подобрала. Назвала его в честь древнего батыра, любимого героя легенд в их краях, Баламиром, сказав при этом: «Да будет дитя мое мужчиной»[8]. А забитая не знавшим жалости мужем мать, трудившаяся до одури, чтобы прокормить огромную семью, не имела свободной минуты, чтобы погрустить о своем последыше. Лишь проснувшись внезапно глухою ночной порой, скорбела она душой, что нет у груди малыша. «Ох, мама, — сказала она однажды бабушке Минзифе, вытирая слезы концом грязного платка, — какой я страшный сон видела. Будто мой Баламир вышел поиграть на улицу. А я будто из окна смотрю и говорю: «Баламир, не ходи к цыплятам, глаза тебе наседка выклюет». И вдруг все потемнело. На наш двор спустилась огромная черная птица, схватила когтями моего Баламира и взвилась в поднебесье. Я так испугалась, так закричала, что проснулась и долго лежала, вся тряслась, как лист…»
Бабушка Минзифа ума не могла приложить, как толковать этот сон, но только с того дня совсем потеряла она душевный покой, сердце ее вечно томилось и ныло, как бы не случилось чего с ее Баламиром. Это мучительное чувство, что вот-вот должна нагрянуть беда, осталось у нее на нею жизнь, оно и заставило ее решиться, несмотря на болезнь, на такую дальнюю дорогу.
Больше года, почитай, будет, как не получала она от Баламира ни строчки. А ей, старухе, разве ж одни деньги нужны? Что за радость — деньги, коль не знаешь, как он там? Уж чего она, бедняга, не делала — и молитвы читала на сон грядущий, в надежде, что наутро аллах пошлет ей письмо от Баламира, и милостыню подавала нищим. Увидит хороший сон, радуется: «Не иначе как письмо придет от Баламира». Для нее не было бы большего счастья, как с конвертом в руках зайти к соседям: «Прочитайте, сделайте милость. Письмецо пришло от моего Баламира». Но нет, не навестило ее счастье.