— Нет, не за деньгами она приехала, по внуку соскучилась, бедняжка, — с горечью сказала Ольга Александровна. — Вот уж никак не предполагала, что Баламир так жесток со своими родными.
— Да-а, — задумчиво протянул Матвей Яковлевич. — Состарится человек, и начинают избегать его.
Вот как случилось, что Баламир пришел жить к ним.
Однажды, вернувшись с работы и увидев, что жена плачет, Матвей Яковлевич бросился к ней в тревоге:
— Что случилось, Оленька?
Вместо ответа она протянула ему извещение. Их приемный сын Васятка погиб в боях за Берлин. У Матвея Яковлевича словно оборвалось что внутри. Он бессильно опустился на стул. После этого злосчастного дня Ольга Александровна затосковала.
— Конец нашей уютной жизни, Яковлич, — часто повторяла она. — Ушли навсегда из нашего дома радость, веселье, молодость.
Да Матвей Яковлевич и сам чувствовал это. Гибель Васятки состарила его сразу лет на десять.
Они стали подумывать о том, не взять ли опять сиротку на воспитание. Взять малыша? Пугала старость. И Матвей Яковлевич решил приглядеться к ребятам из ремесленного училища.
Был выходной день, когда Матвей Яковлевич собрался в ремесленное училище при заводе. Большинство учеников разошлось — кто в гости, кто к родным. В огромной пустой комнате общежития, облокотившись на подоконник, сидел в одиночестве мальчик лет тринадцати-четырнадцати. За окном лил дождь. Было холодно, неуютно, тоскливо.
Ткнув коменданта локтем в бок, Матвей Яковлевич; спросил его шепотом:
— Чего это мальчонка такой грустный?
Комендант, инвалид войны, рассказал, что мальчик сирота, в городе близких у него никого нет.
— В будни, — сказал он, вздыхая, — среди товарищей он совсем другой, а как выходной — беда. Нахохлится, что выпавший из гнезда птенец. Смотрю на него — сердце кровью обливается. Сам рос сиротой. Знаю, как горьки слезы сироты. Как-то пожалел его и взял к себе домой. На второй раз позвал — не пошел. У меня жена… гм… как бы сказать… не любит она людей, Матвей Яковлич. Как придет кто, сразу ощетинится…
Матвей Яковлевич увел мальчика к себе.
Это был Баламир.
В день приезда бабушки Минзифы Баламир вернулся поздно — в первом часу ночи. Матвей Яковлевич уже спал. Когда Ольга Александровна, торопясь порадовать юношу приятной вестью, сообщила, что за гостья ждет его, Баламир не проявил ни малейшего признака радости, даже шагу не прибавил. А она-то наивно полагала, что он опрометью бросится в свою комнату. Нахмурив брови, юноша холодно спросил:
— С какой это стати она притащилась?
— Иди, иди, поздоровайся сначала с бабушкой, — с упреком сказала Ольга Александровна, легонько подталкивая его, — потом ужин подам, вместе поедите.
Баламир, не отвечая, молча разделся и пошел мыть руки.
Глава третья
Как ни старался Матвей Яковлевич, зная крутой нрав Сулеймана и его давние нелады с зятем, сохранить в тайне свою встречу с Хасаном Шакировичем, Сулейман каким-то образом сумел проведать о ней. Он был вне себя, рвал и метал, что называется. Директор, его зять, Хасан-джан, да чтоб проехал мимо, не признал Матвея Яковлевича!.. Вот тебе на!
Правда, за добрых двадцать лет, с тех пор как Хасан уехал из Казани, Матвей Яковлевич сильно изменился, и не удивительно, что кое у кого в голове не умещается, что сегодняшний Погорельцев с его белоснежной головой и усами и молодой русоволосый токарь Матвей — один и тот же человек. И все же в чертах его лица, во взгляде и походке, во всем облике сохранилось что-то такое, что отличает лишь Матвея Яковлевича Погорельцева, и только его! Впрочем, недаром говорится, если у человека слепы глаза души, не помогут ему глаза на лбу. Непонятно, как можно не узнать человека, который приголубил, приютил тебя в трудную минуту, помог выйти на дорогу жизни, был тебе, собственно, за отца родного. Да как же это тебя угораздило, товарищ директор? Ведь это все равно что плюнуть в колодец, из которого ты щедрой рукой черпал чистую родниковую воду. Как не отсох язык твой!
И без того взбешенный Ильмурзой, не посчитавшимся с отцовским словом, Сулейман, узнав вдобавок о неблагодарной выходке зятя, разбушевался, да так, что удержу на него не было. Разбередила эта несправедливость и старые душевные раны.
Сулейман-абзы, хотя при случае и не прочь был похвастать своим зятем, уже много лет таил в сердце своем горечь обиды на него. Не видел тесть от Хасана искреннего чувства уважения, почтительности, которым так дорожат старики татары.