Когда Сулейман появился на пороге комнаты, Иштуган, в туго обтягивавшей торс фисташковой тенниске, такой же широкоплечий и приземистый, как отец, стоял у чертежного стола и, склонившись над листом ватмана, быстро что-то чертил.
— Проходи, проходи, отец, присаживайся, — приветливо сказал он, подняв голову.
Стараясь ступать как можно мягче и осторожней, словно в комнате спал ребенок, Сулейман подошел к столу.
— Садись, отец. Устал, что ли? Или расстроен чем? Вид у тебя невеселый…
— Вид!.. Ладно бы, если б только в личности моей было дело. Тут кое-чем побольше пахнет, сынок, — сказал Сулейман, вздохнув. — Когда в командировку-то трогаешься?
— Командировочные уже в кармане… Вернусь — и прямо к Гаязову. Разговоры, рапорты, как вижу, — зряшная потеря времени! Тут надобно под самый корень подсекать… Сегодня у меня вечер свободный. Может, помозгуем вместе над тем, что тебя мучит, отец? Артем Михайлович заезжал на завод. Видел?
— Нет, не видал. А жаль… — Сулейман вместе со стулом придвинулся поближе и, положив руки на колени, кивнул головой на чертежи. Лицо его чуть оживилось, черные глаза сверкнули. — Добро, и что же он говорит, профессор? Обнадеживает?
Артем Михайлович Зеланский, друг юности Сулеймана, был тот самый очевидец случая, когда Сулейман чуть не бросил в огонь своего хозяина. Теперь профессор Зеланский заведовал кафедрой в одном из институтов Казани.
Заметив, каким нетерпением блеснули отцовы глаза, Иштуган прикинулся непонимающим.
— Насчет стержней? Одобрил.
— Га, задолбил: стержни да стержни! — воскликнул отец. — Подглядели у добрых людей и у себя применили. Великое дело, подумаешь.
— Это ты зря, отец… Мы ведь не просто берем готовенькое, кое-что и от себя додумываем, прибавляем… Человек у человека ума набирается.
— Ладно… У Гали´ свое дело, у Вали´ — свое. Меня интересует, что Артем думает о вибрации. С отца твоего не стержни требуют, а коленчатые валы. Что сказал Артем, будет толк, нет?
— Говорит, что путь поисков правилен, отец, — перешел Иштуган на серьезный тон. — И что это даст возможность лучше понять процесс вибрации… если изучать отдельно вибрацию резца и вибрацию детали. Это новый подход — и в практике и в науке.
— Да ну!.. — так и подскочил Сулейман на стуле. С силой хлопнул ладонями по коленям. — Смотри ты, га!.. Неужели так прямо и сказал? И в науке новый подход?! Ну, тут Артем, конечно, загибает. Знаю я его, — недоверчиво помахал пальцем Сулейман, но смуглое лицо его осветила пронизанная радостью горделивая усмешка.
— Вот так, отец, — продолжал Иштуган, подавляя улыбку, вызванную юношеской непосредственностью старика отца. — Артем Михайлович говорит: если сможете доказать, что эти два вида вибрации не зависят друг от друга, то можно будет поздравить вас с первой победой… Так как мысль, отец, впервые зародилась в твоей голове…
Сулейман замахал руками:
— Брось, брось, сынок, не болтай пустое. — И он, не замечая, отодвинулся вместе со стулом немного назад. — С какой это стати?.. «В моей голове зародилась!..»
Иштуган расхохотался.
— Ты, отец, кажется, испугался, что, если мы не сумеем доказать этого, весь стыд падет на твою голову, а? Хитер, нечего сказать!
— На этот раз ему стал вторить и Сулейман:
— Не без того, сынок, не без того… В дни моей молодости на хитрости свет стоял. Не зря твоего отца прозвали «Сулейман — два сердца, две головы». Одно сердце испугается, другое не дрогнет.
— Так то геройство, отец, совсем иного порядка — оно у всех на виду. А здесь мозгами ворочать надо… Кропотливая незаметная работа.
Прищурив левый глаз, Сулейман смотрел на сына, лукаво поводя бровями.
— В двух головах авось один ум наберется, га? Ладно, языком каши не сваришь, давай ближе к делу. Зачем звал?
— Видишь ли, хочу сделать небольшое приспособление, чтобы легче было доказать твою мысль. Эскиз вот набрасывал. Есть о чем посоветоваться и с тобой и с Матвеем Яковличем. Не послать ли за ним Нурию?
Оживление на лице Сулеймана погасло.
— Нет, сынок, не будем пока беспокоить Матвея Яковлича, — сказал он, глубоко вздохнув.
— Что, не в настроении, что ли?
Сулейман-абзы встал и быстро заходил взад и вперед по комнате. Его черные глаза посверкивали двумя угольками, когда он круто поворачивался на своих кривых ногах, шлепая чувяками.