Но никто не подхватил его шутки. А Нурия, когда ушли старшие, сказала Ильмурзе, собирая посуду:
— Не смей насмехаться над отцом, за собой лучше смотри, буфетчик.
Ковыряя в зубах зубочисткой, Ильмурза сказал с усмешечкой:
— Э-э, сестренка, тебя замуж не возьмут, непорядок на столе! — И пошел на кухню следом за мгновенно зардевшейся Нурией, которой пришлось вернуться за забытой на столе ложкой. — Не сердись, Нурия, — не унимался он, хоть и видел, что сестра дуется на него. — Пойдешь со мной в кино? А то, хочешь, куплю билет в кукольный театр.
Когда Ильмурзе хотелось позлить Нурию, он обязательно говорил о кукольном театре, чтобы подчеркнуть, что она еще ребенок в его глазах.
— В кукольный театр!.. В медвежий цирк с удовольствием пошла бы, только билеты купи. А то все обещаниями отделываешься!.. — И, поцеловав Марьям, наливавшую горячую воду, чтобы мыть посуду, и сказав, что справится одна, Нурия чуть не насильно увела невестку из кухни.
— Иди отдохни, Марьям-апа. Устала…
Ильмурза курил у открытой форточки.
— Нуркай, скажи, — спросил он, глядя из окна кухни и темный провал двора, — ведь ты меня не любишь?.. В этом доме никто меня не любит, верно?
В тоне, каким сказал это Ильмурза, сестра уловила необычную нотку. Быстро обернувшись, изумленная Нурия воскликнула:
— Что ты говоришь, Ильмурза? Как мы можем не любить тебя? Если когда поругаем, так это совсем не значит, что не любим…
Склонившись над тазом с горячей водой, она внимательно присматривалась к брату. Какой-то странный сегодня Ильмурза. Нет на лице обычной холодноватой насмешливой улыбки, он, кажется, даже немного задумчив и грустен нынче. С чего бы это? Неужто из-за того, что отец поругал? Но ведь ему не в новинку выслушивать выговоры отца.
запел чуть слышно Ильмурза. Резко обернулся и сказал немного растерявшейся сестре:
— Нуркай, я скоро уеду.
— Куда?
— Куда сейчас молодежь уезжает, туда и я. В деревню!
— Правда?! — переспросила Нурия. В ее больших глазах засветилось радостное удивление.
В ответ на призыв партии сотни и тысячи молодых людей уезжали в те дни в деревню. Это было так прекрасно, так романтично, но где-то там… И вот, оказывается, ее брат тоже едет в деревню. Значит, эта чудесная, но далекая романтика здесь, в их доме.
— Комсомол посылает?.. — быстро спросила обрадованная Нурия.
Закинув голову, Ильмурза расхохотался.
— Эх, Нуркай, дорогая, разве ты не знаешь, я давно уже вышел из комсомольского возраста. — Ильмурза смеялся, но Нурия заметила, что по его красивому лицу пробежала легкая тень. — Нет, сам я надумал, сестренка. По собственному желанию еду.
— Ах, Ильмурза, прошу тебя, говори серьезно… Ведь это такой замечательный шаг. А что папа говорит? Давеча он из-за этого и шумел у тебя?.. Не хочет отпускать тебя в деревню?
Нурия была восхищена решением брата. Блеск глаз, возбужденное лицо говорили: «Брат, милый брат… Я всем сердцем на твоей стороне. Не бойся… Никого не бойся. Поезжай в деревню!..».
Иштуган наносил на чертеж последние линии. В большой квартире Уразметовых стояла тишина. Нурия ушла в кино с Ильмурзой. Гульчира тоже унеслась куда-то. Отец еще не возвращался от зятя. Марьям сидела напротив на диване и шила детскую распашонку. Матовый абажур отбрасывал на ее белое лицо и золотистые волосы мягкий рассеянный свет. Время от времени она поднимала голову, и темно-голубые глаза ее с любовью останавливались на муже. Точно почуяв это, он тоже поднимал глаза. Их взгляды встречались, оба чуть смущенно улыбались при этом, словно влюбленные, только что признавшиеся друг другу в своем чувстве. Марьям даже слегка краснела. Шестой год живут они вместе, а ей все кажется, что еще не кончился их медовый месяц. «Всю бы жизнь так прожить», — мечтала она про себя.
И на работе и дома ей часто приходилось слышать о разводах, скандалах между мужьями и женами, а в качестве народного заседателя приходилось участвовать в разборе такого рода дел в суде. Марьям, слушая бракоразводные процессы, никак не могла понять, как это любившие когда-то друг друга люди становятся врагами. И, призывая этих людей к примирению, она всякий раз с болью в душе думала: «Почему вы топчете свое счастье и ищете путей к несчастью?» И когда она, усталая после этих мучительных судебных процедур, возвращалась к себе, приветливое слово Иштугана казалось ей еще дороже.
Марьям тосковала, когда Иштуган пропадал в своих командировках, и радостно кидалась ему навстречу, когда он возвращался. Почувствовав приближение родов, Марьям попросила мужа не отлучаться пока из дому. Но, оказывается, завтра Иштуган должен опять уехать. Марьям гнала от себя эти мысли. Всякое волнение вредно в ее положении. Может, успеет еще, вернется. Два-три дня — не так долго…