— Завтра они скорее всего будут у Сулеймана. Лучше, Мотя, отложить до выходного. Да и дел у него сейчас небось невпроворот — шутка ли такой завод принять.
— Вот именно, — согласился Матвей Яковлевич.
Раздался стук в дверь. Старик со старухой вздрогнули. Их лица отразили радость и растерянность. Ольга Александровна торопливым движением поправила скатерть на столе, повесила на место забытую на стуле шаль. Оба сдерживались от рвавшегося на язык вопроса: «Кто бы это?» — но оба подумали о Хасане.
А стучала Наиля, пятилетняя дочь их соседа по квартире Гаязова, секретаря парторганизации завода «Казмаш».
Ребенок, улыбаясь, стоял на пороге и не догадываясь вовсе, в какое смятение поверг «дедушку» с «бабушкой». Ольга Александровна пришла в себя первая. Подбежав к девчурке, она схватила ее в свои объятия.
— Мне скучно… Бабушка хворает, а папа никак не хочет играть со мной. Все говорит-говорит по телефону, — надув губки, пожаловалась девочка.
Матвей Яковлевич поднял девочку на руки и прошел с ней во вторую комнату. Ольга Александровна принялась накрывать на стол.
— А Баламира разве не будем ждать? — спросил Матвей Яковлевич.
Баламир жил у них на квартире, как жил когда-то Хасан Муртазин.
— Баламира, похоже, коснулся бес любви… Что-то очень поздно стал домой приходить, — сказала Ольга Александровна. — Садись, проголодался поди.
Зариф Гаязов закурил папиросу и помахал рукой, гася спичку. Но она не гасла. Замерев на полувзмахе, Гаязов следил за упрямо ползущим огоньком. Спичка догорела почти до конца, но не сломалась. Гаязов бросил ее, когда уже огонь начал обжигать кончики пальцев. Нагнулся, поднял обуглившуюся спичку с пола и положил в пепельницу.
«Муртазин в Казани… Значит, и Ильшат скоро приедет», — думал он без волнения, спокойно, но откуда-то из глубины души поднималась, колыхаясь, как вечерний туман, тихая грусть. «Юность. Невозвратная юность!..»
Зазвенел телефон. Гаязов не спеша взял трубку. Послушал и, не повышая голоса, стал отчитывать невидимого собеседника:
— И у секретаря парткома должны быть часы отдыха, товарищ Калюков. Где вы днем были?.. Что?.. Не успели? А надо успевать! Пора бы научиться считаться с временем других, да и со своим тоже. Только за этим вы и звонили? Послушайте, Пантелей Лукьянович, кандидатуру Якуповой я не поддерживаю. Вы же это знаете. Да и тема эта не для телефонного разговора. Что?.. Макаров? Слушайте, Пантелей Лукьянович, нам же с вами виднее. У Макарова целый район, он не может каждого… Да чего вы так торопитесь? Знаю, что по профсоюзной линии… Учиться лучше послать кого-нибудь из молодежи. До свидания. Так можно всю ночь проговорить, а вопроса мы с вами сейчас все равно не решим.
Гаязов положил трубку, потянулся к шкафу, достал том Бальзака и начал перелистывать книгу, пробегая глазами отдельные фразы. Эта привычка осталась у него еще с детства. Он всегда так делал, выбирая книгу в библиотеке.
Увлекшись, Гаязов опустился на диван и, закинув ногу на ногу, отдался чтению. Читал он очень быстро. Посторонний мог бы подумать, что Гаязов не читает, а лишь перелистывает книгу.
Бальзак был любимым его писателем. Но сегодня даже чудодейственная сила бальзаковского таланта не могла увлечь его. Неясная тоска росла, все сильнее завладевая им.
Гаязов бросил книгу, встал и прошелся по комнате. В стеклах шкафов, выстроившихся вдоль стены, мелькало неясное отражение его узкого с выпуклыми глазами лица и темно-зеленого кителя с орденскими планками.
Зариф Гаязов родился в Заречной слободе, в семье кузнеца. Отец его погиб в германскую, мать умерла от тифа, и его вместе с маленькой сестренкой пристроили в детский дом. Через некоторое время сестренка умерла, и маленький Зариф остался в большом мире один-одинешенек. Потеря всех близких придавила ребенка, он затосковал, но постепенно рана в мальчишеском сердце зарубцевалась. Окончив железнодорожный техникум, Гаязов несколько лет работал в казанском депо. Там, среди молодежи, он как бы нашел свою вторую семью. Оттуда послали его на курсы партийных работников.
Зариф Гаязов ничем особенно не выделялся — ни складом характера, ни внешностью. Но карие, выпуклые, всегда влажные глаза его, напоминавшие омытые дождем крупные вишни, запоминались с первого взгляда. Казалось, сделай Гаязов малейшее неосторожное движение, покачай посильней головой — и выплеснутся, скатятся эти вишни из своих лунок вниз. А зрачки этих надолго запоминающихся глаз были так подвижны, словно окрашенная в черную краску ртуть.
В молодости из-за этих глаз Гаязов не раз попадал в самые нелепые и смешные положения. Стоило ему подольше поговорить с девушкой — и через несколько дней приходило полное нежных излияний письмо. У кого не хватало смелости писать письма, давали понять о своих чувствах песней, улыбкой, взглядом. А Зариф, молодой и застенчивый секретарь комсомольской организации, старался держаться как можно дальше от подобного рода объяснений.