"Где ты сейчас. Пол? Сегодня - нет, вчера - ты мог добраться до Фу Дордже. Тибетский лагерь, это было вчера?
Если ты приехал из Покхары, ты прежде всего пошел к Фу Дордже. Увидеть этот ужас. Потом - к Ким. Они уже убрали ее тело?" Коэн представил себе Пола, стоящего перед ее трупом: на скулах под черной кожей играют желваки, его глаза, видящие, но все еще не верящие, поворот в темноту, осознание наказания за союз черного с белой. Сколько же старых ран. Пол? С начала исчисления времени?
Наблюдая за хрупкой луной в прозрачных облаках, он поковылял по ворсистому ковру тускло освещенного салона в туалет; став над унитазом, он затаил дыхание, чтобы не чувствовать запаха. Насколько это лучше делать на открытом воздухе, но не на высоте тридцать пять тысяч футов. Из зеркала на него мрачно смотрело его осунувшееся лицо. Шесть ночей почти не спать.
Вернувшись на свое место, он вновь посмотрел на женщину. "Чтоб ее! Не знает ни голода, ни боли. Вырядилась и сияет, как дерьмо в радуге. Лучше уж те, которых мы с Алексом трахали в Бангкоке, - ветки бамбука, плавая в мерзкой, воняющей крысами воде, шлепаются о кучи мусора; тесные влагалища, коричневые маленькие соски, глаза, которые никогда не отворачиваются. Язык скользит вверх по клитору сквозь шелковистые черные заросли.
Если бы Алекс женился на той шлюхе из Бангкока. Не помню ее. Пухленькие, немного раскосые загорелые детишки Алекса бегали бы сейчас босиком, играя с котятами".
Послышался шелест шелковой и нейлоновой одежды - женщина сменила позу. "Как она холодна. В ней не теплится ни искорки, готовой разгореться. Ни капли радости. Лицо ледяное. Четко очерченные, словно выточенные, черты, таящие опасность, как южный склон Мача Пукчаре. Жизнь - такой фарс. Красивые пахнут так же, когда умирают". Он нахмурился, увидев свое отражение в плексигласе иллюминатора.
"Какими мыслями занята эта головка? Думает, как бы подцепить какого-нибудь парня с "мерседесом" и стофутовой яхтой. Два года я не видел хорошо одетых западных женщин. Таиландки выглядят лучше. Интересно, каково это быть на ее месте, в ее жемчужной коже, иметь такие нежные руки с изящными ногтями, такую грудь, такие длинные-длинные ноги и такую пустую западную головку?
За шесть ночей так мало сна. Коматозное состояние. Все, что соединяется, потом распадается. Молекулы и нации. Вселенные и плоть как мужчин, так и женщин. Распухшее колено напомнило о себе. ЦРУ уже напало на след. Уже ждут в Афинах. Я умру, так и не узнав, зачем жил".
Несмотря на боль в колене, он опять прошел вперед и посмотрел в окно. Луны уже не было. "Как холодно и одиноко умирать. Я теряю веру. Но вера это привычка. В конце концов, что я боюсь потерять?"
Когда он вернулся к своему месту, женщина подняла на него глаза.
- Тоже не спится? - Мимолетная улыбка. - Это из-за вашей травки.
Ее глаза были зеленые и холодные, как айсберг. А может, голубые? Слегка раскосые, как у кошки. Голос хрипловатый и вместе с тем приятный, она говорила отрывисто, словно запыхавшись, в несколько театральной манере. Голос Вассара. Иисус защищает всех нас от Вассаровых голосов. На ее груди над ложбинкой сверкал бриллиантовый кулон в виде сердечка. Интересно, кто ей подарил это? И что он получил за это? Ответ известен.
- Это был гашиш - помогает уснуть.
- Поэтому вы и бродите? - Он пожал плечами. - Откуда вы? - спросила она.
- Из Таиланда, - собственный голос эхом отозвался в его голове, как будто у него заложило уши.
- По-моему, это веселее, чем Тегеран.
Он раздраженно потер колено.
- Тогда зачем было туда ездить?
- Хотела написать кое-что, но не вышло. Старый добрый шах, друг демократии, строит летний дворец, занимая пол-острова в Персидском заливе. Все это, конечно, держится в секрете, чтобы не расстраивать толпы голодающих иранцев... К тому же им не нравится, когда женщина занимается еще чем-нибудь, кроме производства детей и заботы о мужчинах.
- Вы журналистка?
- Внештатная. В основном пишу о политике. А вы?
- Скитаюсь.
Она улыбнулась.
- Должно быть, увлекательно. - Он заметил, что краешек ее верхнего зуба был отколот. - Меня всегда это притягивало. - Она закрыла "Дёр Шпигель". - Чтобы быть свободным, нужны деньги.
- Деньги порабощают. В наихудшем смысле. - Откинувшись в кресле, он закрыл глаза.
Снова раздался ее голос.
- Уверена, что вы голодны. Я так да. Как кошка - пока не поем, не усну.
Пристальные зеленые глаза леопарда на выступе под Тенсан Базар. На кипарисе рядом с заброшенным дворцом Рана. "Ей бы тоже хорошо спалось, пока она меня переваривала бы".
- Какой сегодня день? Она опустила глаза.
- Суббота, в Тегеране 3.20 утра. - Она встала и пошла вверх по дремлющему проходу, заглянула за шторку салона первого класса и через несколько секунд вернулась с четырьмя сандвичами в целлофане и двумя бутылками вина. Усевшись рядом, она принялась открывать бутылку. Противоядие от печали и злобы, все заботы исчезают... - Понизив голос, она театрально продолжала: - "Хотя его отец и мать были мертвы и брат погиб на его глазах..." - Она деланно улыбнулась. - Это Гомер, о непенте египетском снадобье.
- Откуда вы?.. - Потрясенный, он отвернулся.
- О, я специализировалась по классике, могу без остановки выдать сотни подобных строк - очень драматичных: "Посмотрите на меня, Фивейскую принцессу, последнюю дочь рода ваших царей. Смотрите, как я страдаю и от кого я принимаю страдания, потому что я не осмелилась преодолеть страх перед Небом!" Антигона на пороге смерти. - Она протянула ему стакан с вином. - Только иранец мог устоять перед Монтраше. Давай преодолеем страх перед Небом!
Он постарался придать своему лицу спокойное выражение.
- Кто вы?
- Кто я? Клэр Савич. Двадцать семь лет. До завтрашнего дня. Вот кто.
- Ну а завтра кем вы будете? Она беззаботно рассмеялась.
- Завтра мне будет двадцать восемь. Так сколько вы были в Бангкоке?
- Откуда вы знаете? - Он осекся. "Прекрати. Перестань выдумывать".
- Вы же сами мне сказали, что были в Таиланде. Ну я и предположила Бангкок. Я права?
Он пытался разглядеть ее лицо, но света было недостаточно. Когда в каждой фразе слышится подвох, это признак сумасшествия.
- Да, я был в Бангкоке.
- Сколько?
- Три-четыре раза за последние два года.
- Гм. И не скучали по Штатам?
- Никогда.
- И я тоже. Я не была там четыре года - только наездами по необходимости. И если бы они вдруг исчезли с лица земли, я вряд ли заметила бы, хотя когда-то я была истинной патриоткой.
- Последнее время нам нечем гордиться.
- Ну а какой стране есть чем? Ой, как красиво! - воскликнула она и, откинув назад волосы и перегнувшись через него, посмотрела в иллюминатор, где шафрановый лунный свет окрасил крыло.
Глубоко вздохнув, он откинулся в своем кресле:
- Значит, вы - свободная журналистка, пишете и надеетесь, что людям это понравится?
- Не так все просто. Надо быть там, где происходит что-то интересное, или вскрывать подноготную, когда не случается чего-нибудь вроде землетрясений.
- Землетрясений?
- Известно, что все любят читать о смерти и страданиях других. Так что, я еду туда, где кровь. Но мне больше нравится копаться в политике, особенно закулисной.
- Ну и как вы это делаете?
- Получаю задания. Например, какому-нибудь журналу нужна статейка о политических убийствах, скажем в Индонезии. Они связываются со своими агентствами, и те смотрят, кто свободен где-нибудь поблизости. Иногда этим "кем-то" бываю я. Или я сама на них выхожу, если у меня что-то есть. Конечно, это не бог весть какие деньги, но зато не приходится каждое утро пять раз в неделю приходить на работу к девяти.
- А что за закулисная политика?
- НАТО, СЕАТО, война и экономика - все, что может вызвать у людей интерес.
- Зачем так цинично?
- От этого никуда не денешься. Журналисты смотрят не на то, что люди, в данном случае политики, говорят, а на то, что за этим кроется. Обычно они врут.
- Кто, политики или журналисты?
- Иногда и те и другие. Но чаще - политики, эти "государственные мужи". Хотя журналисты халтурят, довольствуясь официальными версиями, чтобы поскорее вернуться к стойке бара. Большинство из нас, как шлюхи: не вкладывают свою душу в то, что делают.