- А вы?
Она улыбнулась.
- Учусь интересоваться той правдой, что не выходит наружу. Беда в том, что правда бесконечно многоступенчата. На какой-то ступени человек совершает преступление, на другой он может оказаться героем, патриотом. На определенном этапе вы, оставив журналистику, начинаете заниматься искусство Корил Пикассо? Вымысел - высочайшая форма правды?
- Откуда мне знать.
- Куда вы теперь?
- Никуда, я имею в виду, мне никуда не надо. А вообще, в Афины.
- Вы там живете?
- Нет.
- Я тоже собираюсь там остановиться.
- Что-нибудь написать?
- Немного отдохнуть и отметить свой день рождения.
- А о чем будет ваша следующая статья?
Она поправила юбку на коленях, блузка четко обрисовала линию ее груди.
- Пока не знаю. В конце концов, вернусь в Брюссель и посмотрю, что мне предложит моя контора. Как странно вы смотрите, о чем вы думаете?
Он пожал плечами.
- Вспомнилась эта старая песня - "Электрическое привидение..."
- "Завывание в ее черепе"? Как странно, неужели я напомнила вам о ней?
- Я где-то похож на вас - смотрю на мир, как на нечто преходящее. - Он попытался выпрямить свою больную ногу. - А куда вы посылаете свои статьи?
- Зависит от актуальности и темы. - Закрутив крышку на пустой бутылке из-под вина, она засунула ее в карман переднего сиденья. - Если бы я узнала, что трехзвездочный ресторан в Париже выдает грибы за трюфели, я бы послала этот материал в "Гурме", "Ньюсуик" или "Тайм". А материал об очередной лжи в дипломатических кругах Вашингтона пошел бы в "Ле Монд" или в "Нейшн".
- А почему не в "Нью-Йорк таймс"?
- Беда наших газет заключается в том, что они самим своим существованием представляют "статус-кво", частью которого они сами являются. Газетами владеют те немногие, в чьих руках сосредоточено промышленное производство, так что тому немногому, что могло бы представлять угрозу для получения прибыли, дается серьезный и достаточный отпор.
- Ну а какими вы видите Штаты? Она подумала.
- Я выросла не там и смотрю на Штаты глазами европейца - с беспокойством и недоверием. И когда я слежу за деятельностью госдепартамента и Министерства обороны, мне отнюдь не становится спокойнее.
- А получали ли вы когда-нибудь такой материал - как бы это назвать, которого ни у кого еще не было?
- Только для одной газеты? Сенсационный? Этого все хотят. Но с меня хватит, хочется пожить спокойно. Конечно, у меня было несколько таких статей.
- Если кто-то дает вам информацию, как вы ее проверяете?
- Парадокс моей профессии заключается в том, что правда нематериальна. Все зависит от источников. В основном стараюсь навести справки у людей, которые могли бы подтвердить ту или иную информацию.
- А если это невозможно?
- Это как раз то, о чем я говорила несколько минут назад, - ступени правды. Часто то, что мы читаем в газетах, весьма далеко от истины. Правда прячется за каменной стеной.
- А о тайных службах не приходилось писать?
- Так, немного. А почему вы спрашиваете?
- Думаю, это интересно. Судя по тому, что я читал.
- Очень немногое из того, что именуется "разведданными", когда-либо всплывает на поверхность. Хотя бы разок удалось раскрыть что-нибудь эдакое! Заткнуть рот всем этим притворно-благочестивым политиканам с руками, испачканными кровью.
- Ну а предположим, что такой материал трудно подтвердить доказательствами?
- Тогда приходится использовать личные каналы и смотреть, что из этого получается. Но это легко блокировать. - Она расправила юбку. - Поэтому лучше иметь еще какой-нибудь источник - хотя бы одного человека, который мог бы подтвердить это.
- Как вы стали журналисткой?
- Отчасти благодаря своему отчиму. Ну и матери. Я как раз думала об этом сегодня, когда села в самолет. Иран - это такой фарс, что я даже усомнилась, не растрачиваю ли я свою жизнь впустую? Потерянное место этот Иран, духовная пустота. Народ без руководства, без направленности.
Вы знали о том, что ЦРУ поставило у власти шаха? а о том, что в 1954-м оно скинуло демократично выбранное иранское правительство? Когда шаху дадут пинка - а люди ненавидят его, и мы не сможем поддерживать его вечно, расплачиваться придется дорогой ценой... Так зачем же я описываю весь этот бред? Словно это что-то настоящее и имеющее какое-то значение. Кого интересует, что шах построит себе очередной дворец или получит еще толику американских долларов, чтобы ими же заплатить за покупку американских реактивных истребителей? Она поскребла ногтем уголок рта.
- Мой отчим чем-то похож на этого шаха. Именно он сделал меня такой. Не в хорошем смысле и не своим примером. Хотя, может быть, даже и примером... Он показал мне, кем не надо быть.
- И кем же?
- Он страшно неискренний и сильно сомневающийся человек. Но его сомнения основаны на страхе.
- Ну и как это привело вас к журналистике?
- Сегодня мне вспомнился один случай. У них с матерью была ферма близ Немура. Когда я училась в Сорбонне, я жила на улице Данциг. В том районе была скотобойня. Ночью, лежа в постели, я часто слышала стук копыт по мостовой - это было еще до восстаний, до того как улицы были заасфальтированы, чтобы парижане не могли швырять булыжники в Се Эр Эс, так вот, ночью я слышала стук копыт лошадей, которых вели на бойню. У меня тоже был конь на ферме, Улисс. Он жил со мной с детства. Его купил мой отец, когда был жив.
- А когда он умер?
- Он был полковником при Де Латре, его убили два года спустя после смерти Де Латра, под Дьен Бьен Фу. И вот однажды ночью - это вообще была какая-то необычная ночь в моей жизни во всех отношениях - мне приснилось, что Улисс был среди тех лошадей, которых вели на бойню. Я увидела во сне его освещенную уличными фонарями гриву - у него была длинная серебристая грива, - покачивающуюся при ходьбе. Через три недели, когда я приехала на ферму, Улисса уже не было. Мой отчим сказал, что он убежал и что его не смогли найти. Улисс был старый и почти слепой, он никогда никуда не убегал. Моя мать сидела рядом с отчимом и покорно молчала. Оказывается, он продал Улисса на бойню, потому что ревниво относился ко всему, что было связано с отцом. А моя мать ничего не сделала, чтобы помешать этому. У нее была своя политика - политика компромисса. Так я стала учиться понимать скрытый смысл слов и поступков. Это было моим первым шагом к журналистике.
Коэн смотрел в темноту под крылом самолета. "Что движет мной на пути к моей правде? Скажи мне, Ким. Скажи, Алекс".
- Чем же так необычна была та ночь?
- Я впервые провела ее с мальчиком. Психиатра это позабавило бы, а? Она выпрямилась. - Должно быть, я опьянела.
- Почему?
- Слишком много болтаю. - Она поежилась. - Что-то холодно.
- Я возьму одеяло.
Они спали рядом, чувствуя тепло друг друга под тонким одеялом, в то время как самолет пересекал звездный купол над Малой Азией. Он проснулся. Ее плечо было рядом, ее волосы щекотали ему шею.
- Что ты собираешься делать в Афинах? - пробормотала она в полусне.
Он не ответил. Самолет снижался, погружаясь в рассвет, гасли рассыпанные огни Анатолии, и ярко-красные отблески озарили безмятежную зыбь Эгейского моря. "Еще двадцать два дня! Она бы мне поверила?" Сквозь иллюминатор он видел, как расползавшаяся дымка постепенно принимала очертания Афин. Город напоминал гигантского спрута, окутанного чернильными испарениями.
Глава 8
Со спрятанным под рубашкой кожаным мешочком тибетца он стоял, превозмогая боль, в очереди на таможенный контроль.
- Ты не боишься, что они найдут то, что ты прячешь?
- Тссс!
- Нет?
- Тихо!
- Я вижу, что ты относишься к тому типу мужчин, которым нужна послушная жена.
- Я вообще не хочу никакой жены.
- Ну-ну. Не всегда получается так, как хочется.
- У Вас нет багажа? - таможенник смотрел своими водянистыми испытующими глазами.
- Нет, - сказал Коэн.
- Сколько Вы пробудете в Греции?