- Ничем хорошим.
- Ничто хорошее не остается безнаказанным, как сказал какой-то мудрец.
Стараясь не опираться на колено, он опустился ниже и стал целовать ее живот там, где начинались золотистые колечки волос, его язык скользил по складке у начала бедра и дальше, в обволакивающее тепло, влажные завитки, в ее пьянящую глубину. Она прогнулась, чувствуя проникновение его языка. Его руки скользнули вниз, пальцы ощутили нежное тепло кожи. Раздвинув ноги Клэр, он сначала едва касался ее кончиком языка, проникая все глубже и настойчивее, пока не почувствовал, как ее ногти больно вонзились ему в спину, и она, задрожав, выдохнула, сдвинула ноги и, изогнувшись, прижалась к нему.
- Боже, какое ощущение, - простонала она.
- К какому из богов ты обращаешься?
- Все-таки ты - иезуит. Иезуитский еврей. - Она начала целовать его шею, плечо, твердый мускулистый живот, затем опустилась вниз по бедру, стараясь не задеть колено. Ее руки обвили его. От нежного прикосновения ее пальцев он почувствовал новый прилив страсти, затем влажную упругость ее губ и движения языка. Ее волосы мягко гладили его бедра. Его рука скользнула вниз, во влажное тепло ее промежности. Другой рукой он ласкал грудь Клэр под шерстяным пуловером. Отпрянув, она касалась его лишь губами, втягивая его в себя и нежно лаская языком.
Она поцеловала его в грудь.
- У меня никогда не возникало желания проглотить. А сейчас мне вдруг захотелось.
Он обнял ее и, слившись с ней воедино, потерял ощущение границы между своим и ее телом. "Я не должен любить".
Луна уже клонилась к западу, когда они вышли за ворота и прикрыли за собой калитку. На тихих улицах то там то здесь встречались парочки, слышалось шуршание крыс в переулках и фырканье ослика за забором. Комната показалась душной и тесной после простора Акрополя; заниматься любовью в этих стенах - двух зеленых и двух персикового цвета - было не так волнующе экзотично.
Пока она спала, он встал и тихонько вышел на крышу. На улице заорал кот, за ним - другой. "Мальчиком я, бывало, сажал двух муравьев на кончики пальцев и держал близко друг к другу, пока между ними не завязывалась драка - так начиналась война между двумя муравейниками, в результате которой на песке оказывалось бесчисленное множество муравьиных трупиков". Он смотрел на величавые колонны видневшегося за крышами Парфенона, разрушенного народом, который воевал, и восстановленного народом, который жил в мире. "К какому же из них принадлежу я?"
Он почувствовал изнеможение. Он представил Клэр такой, какой он ее оставил, - лежащей на правом боку, руки под подбородком, с рассыпавшимися по подушке волосами; простыни плавно вздымаются в такт ее дыханию.
"Три недели. Может быть, она знает кого-нибудь из "Le Monde". Если Пол доберется до Парижа... Мы отправимся прямо в Нью-Йорк, "Кохлер Импорт-Экспорт". Но если Пола уже нет в живых, если он лежит где-нибудь под снегами Гималаев? Или в какой-нибудь грязной лачуге? Тогда я погиб, и меня поглотит бескрайняя Вселенная. Фу Дордже, его семья, Ким, любитель обезьян - я буду повинен в смерти всех этих людей. И еще в смерти Алекса с Гоутином и Элиота, и тибетца на Кали Гандаки - где же конец всему этому?" Его взгляд вернулся к ослепительному величию Парфенона. "Вот полная мера того, что мне предопределено судьбой, цена моего провала. Изгнанник, преследуемый повсюду, отлученный от церкви, лишенный права зашиты, мое появление везде связано с риском. Сможет ли она мне поверить?"
На рассвете они бродили по остывшим за ночь дымным улицам в поисках кофе по-турецки и булочек; вернувшись опять легли и, недолго позанимавшись любовью, уснули, затем снова занимались любовью, в изнеможении погружаясь друг в друга, и снова спали.
Их разбудил звон церковных колоколов. Она наблюдала, как он перевязывал колено.
- Все еще болит, да?
Сначала отрицательно покачав головой, он затем кивнул: "Да".
- Один из моих брюссельских друзей живет сейчас неподалеку отсюда, сказала она, облачаясь в джинсы и шелковую блузку. - На диком пляже на Крите. - Втянув живот, она застегнула джинсы. - Поехали туда на несколько дней, погреемся на солнышке, пока не заживет?
Забинтовав колено, он попробовал встать на ногу. Она наблюдала за ним в зеркало, слегка откинув голову назад и расчесывая волосы.
- Мне надо идти, - сказал он.
Тряхнув головой, она откинула волосы.
- Так иди.
- Однако я не хочу - меня уже тянет назад.
- Куда назад? - она бросила щетку в сумочку, нагнувшись, вытянула бордовый шелковый шарфик из своего чемодана и повязала его вокруг шеи.
- Назад в жизнь. С тобой я забываю о случившемся, начинаю чувствовать жизнь.
Задрав ногу, она застегнула ремешок босоножки с высоким каблуком.
- Ты был во Вьетнаме - там, наверное, было что-то ужасное, что ты не в силах забыть? - Она подсела к нему. - Это естественно: нужно время, чтобы забыть.
Он поцеловал ее в кончик носа. Только плоть - поры, кости и смерть вот что мы из себя представляем. Глаза ее были далекими, но не холодными; казалось, она размышляла над чем-то тяготившим ее и неизвестном ему. Он чувствовал ее стройное гибкое тело. "Такое прекрасное и небезгрешное, такое недолговечное и любящее - вот от чего я отказался".
- Это нечто большее, чем просто страх, - сказал он, - этого нельзя забыть, и это делает жизнь насмешкой.
- О, так это интересно? - улыбнулась она. - Ну расскажи же мне! - Она села на кровать и усадила его рядом. - Вы интригуете меня, Сэм Коэн! - Она коснулась языком его губ. - Давай рассказывай сейчас же!
Его охватило полное безразличие. Вдруг вместо лица Клэр он увидел перед собой лицо Ким. Что это - предостережение? "Смотри, Бог испытывает нас", - сказала Ким.
- Я попробую, - ответил он.
- Ну вот и отлично! - она уселась поудобнее. - Если это что-нибудь стоящее, мы разделим гонорар пополам и долгие месяцы только и будем заниматься развратом и бешеной любовью в Марокко!
Он сдержал улыбку.
- Это жуткая история, Клэр. Выслушав ее, ты уже не сможешь оставаться такой же, если поверишь мне.
- Неужели моя жизнь была такой уж замечательной? Рассказывай!
- Но то, что я предлагаю тебе, не сделает ее лучше.
Он закончил. Она сидела неподвижно, с опущенной головой, сжав коленями руки. Он почувствовал себя морской ракушкой, выброшенной из воды в пустыню. Вот-вот пыльный воздух Афин подхватит его и унесет прочь. Ее очарование вдруг разом исчезло; остались только нетерпеливая резкость и цинизм. Как будто они были женаты долгие годы и только сейчас признались друг другу в том, что все эти годы они играли. Хромая, он вышел на балкон и зажмурился от ослепительного света. Когда он вернулся, она взяла со стула свою сумочку.
- Пойду пройдусь, - сказала она.
- Ты не поверила мне.
- Поверила, - ее глухой голос показался ему загробным, - возможно, да. А какие у тебя основания, мне...
Он взял ключ с туалетного столика.
- Можно мне с тобой?
Пестро одетые прохожие задевали и толкали их на уличных базарах. Она вошла за ним под прохладные своды церкви. Коленопреклоненные фигуры что-то бормотали перед алтарями, худой мужчина зажег жертвенную свечу, его измученное заботами лицо озарилось.
- Все это, - сказала она, когда они выходили из церкви, - преходящее, как во сне.
- Это хуже, чем сон. Пробуждение не наступает.
"Какое-то странное подчинение ей, - думал он, - заставляет меня идти туда, куда я вовсе не собирался, но будто повинуясь своему собственному выбору. Я хочу идти своей дорогой. Зря я ей рассказал".
- Ну и что ты собираешься делать? - прокричала она в уличной толкотне, - стать бунтарем-одиночкой, одиноким героем? В реальной жизни героев съедают живьем. Тебе это известно? А может, ты все забудешь, как будто ничего и не случилось?
- Мне нужно встретиться в Париже с моим другом. А там посмотрим.
- А если его уже нет, как ты сам предположил? Он пожал плечами.
- Посмотрим.
- На что посмотрим?
- Как и когда все это разоблачить. - Он избегал ее взгляда. - Прежде всего меня волнует месть, а не огласка. Мне теперь наплевать на будущее его нет.