"Она выгибалась, - вспомнил он, - в моих руках, как кошка, мурлыча где-то в глубине, когда оргазм волнами накатывался на нее, увлекая и меня в свой головокружительный водоворот. Это она со Стилом и любителем обезьян убила Алекса. И я убью ее". Он крутился в своем убежище, изнемогая от холода.
Утро возвестило о себе стальным туманом и запахами кофе и дыма. На причалах громыхали грузовики. Со скрипом гудели краны; со всех сторон доносился топот ног по железу и крики команд. Что-то громоздкое и тяжелое выгружалось из заднего трюма, часто слышались раздраженные крики. Он постоянно растирал тело, пытаясь хоть как-то согреться. "Увези меня, корабль, далеко-далеко - и я свободен; никто и не искал меня; они подумали, что я утонул! Теперь они думают, что меня уже нет, и перестанут искать. Я свободен!"
Вскоре солнце начало припекать своим белым пламенем, и спасательная шлюпка под брезентом превратилась в парилку. И вот Ираклион уже позади, свежий морской ветерок проникал в приоткрытую щель. Чайки над головой криками указывали курс. Равномерно пыхтели машины; нос корабля с шумом рассекал волны. Невозможно было не думать о еде.
Дневная жара сменилась вечерней промозглостью, затем ночным холодом. Не в состоянии уснуть от боли, холода и голода, он вспоминал все лучшие блюда, которые ему доводилось есть, смакуя нюансы каждого из них. Он попытался сосчитать всех женщин, с которыми спал, начав с испуганных и нервных студенток, стараясь вспомнить каждую по имени, их кожу и фигуры, их лица в момент страсти.
Его тело напряглось, прилив крови согревал его. Он почувствовал сожаление по каждой жизни, к которой прикасался, по каждой женщине, с которой был близок; имена многих он теперь не мог вспомнить, некоторых забыл вообще, а ведь каждая тогда казалась ему такой любимой, если бы он только знал... И грустно было думать, что и он тоже многими забыт и больше не существует для них, разве что только в случайных обрывках воспоминаний. Все же как близки они были друг другу в экстазе любви, обоюдном наслаждении в те моменты, когда рушились все преграды и возникало ощущение чего-то необъяснимого, становившегося почти осязаемым и ставшего недосягаемым теперь.
Его вновь начал пробирать холод. От боли в колене его начало лихорадить. "Куда я плыву? Ощущение голода и дрожь усилились. Какой сейчас день? Сколько осталось до Пасхи? Шестнадцать? Или, может, пятнадцать?"
Он уснул, дрожь разбудила его. Темнота. Он опять заснул и опять проснулся в темноте. Топот ног на палубе. Голоса. Шлюпку тряхнуло. Веревки ослабли; свет фонаря заметался по брезенту. Попав в глаза, луч ослепил его. Раздался чей-то окрик. Свет словно пронзил его, он поднялся. Чьи-то сильные руки, схватив его за запясться, выволокли из шлюпки и крепко прижали к борту. Кто-то небритый, едва различимый из-за слепившего его света, злобно рычал. Он почувствовал брызги слюны на лице, чей-то палец уткнулся ему в грудь.
Толкая, они потащили его к одному из трапов. Капитан в синем свитере и черной фуражке появился в проходе, сонно почесывая шею. Он рявкнул на команду.
- Я сказал им, чтобы они выкинули тебя за борт! - заорал он.
- Мне кажется, это уж слишком.
- Ну, а на черта ты мне нужен?
- Извините, но я не собираюсь делать ничего плохого.
- Ты теперь долго ничего плохого не сделаешь... - Его шрам побелел. ...в алжирской тюрьме.
- Дайте мне, пожалуйста, какую-нибудь работу. Мне нужно в Африку... к девушке.
- Сначала я заставлю тебя работать, а потом вышвырну за борт.
- Мне так далеко не доплыть.
- Почему ты выбрал мой корабль? - капитан был небрит, с горящими, глубоко посаженными глазами под густыми выступающими бровями, с узким лицом, похожим на нос корабля, с зубами, хищно загнутыми внутрь. - Как ты попал на мой корабль?
- Вплавь, - неохотно произнес Коэн, - забрался по якорной цепи.
Капитан потер лицо руками и взглянул на часы.
- Из-за какого-то проклятого хиппи мне пришлось встать в два часа ночи. - Он что-то проворчал, обращаясь к двум матросам, державшим Коэна.
Те провели его по проходу, спустились на два лестничных пролета, миновали камбуз, где запах пищи буквально парализовал его. Остановив матросов, Коэн показал на рот, но они подтолкнули его вперед.
В конце прохода оказалось подсобное помещение. Он успел увидеть ведра, швабры, раковину, коробки с пластиковыми баночками. Они втолкнули его внутрь и захлопнули дверь. Щелкнул засов.
В помещении стояла жуткая вонь. Отпихнув ведро в сторону, он сел. Через какое-то время послышались приближавшиеся шаги и звук отпираемого засова. Матрос протянул ему чашку турецкого кофе и кусок черного хлеба, намазанного каким-то жиром. Дверь снова закрылась.
Пролившийся кофе обжег пальцы. Он с жадностью набросился на хлеб, проглотил остатки кофе и вылизал гущу. На ощупь пробравшись к железной раковине, он стал пить теплую, пропахшую трюмом воду.
Утром уже другие матросы отвели его к капитану. Тот сидел с чашкой кофе за неубранным столом и курил.
- Ну, как тебе каюта?
- Да лучше, чем шлюпка.
Капитан затушил сигарету.
- Что нам с тобой делать?
- Дайте мне работу.
- У тебя есть деньги?
- Около двадцати долларов.
- Долго тебе придется сидеть в тюрьме с твоими двадцатью долларами. Капитан снова закурил, выпуская клубы дыма.
- Вы направляетесь в Алжир?
- А тебе что за дело?
- Мне бы тоже туда надо. Вы откуда?
- Этот корабль из Стамбула.
- Вы турки?
- Они, - капитан махнул рукой в сторону двух матросов, молча наблюдавших за происходящим из прохода.
- Петр Вяземский - это турецкое имя?
- Какое это имеет значение... - капитан улыбнулся, поджав губы, ...для тебя, в алжирской тюрьме?
- Это ваше имя?
- Ну ты и болван. Ты думаешь, что мы не читаем Шекспира, Байрона, Хемингуэя? - он выпустил дым.
- Он - писатель?
- Мне хочется рыдать от повального невежества! Король поэзии - вот кто он был! Тебе нравится Пушкин? Так он - ничто. Ты думаешь, Евтушенко - поэт? Смех!
Коэн вдыхал гнилой запах корабля. Будто все александрийские крысы решили отправиться на нем в плавание. Желтоватые ошметки, закручиваясь, свисали с лопнувших пузырей краски на потолке.
- Я читал других, - сказал он.
- Кого?
- Анну Ахматову, Михаила...
- Коммунисты. Продажные поэты.
- А Набоков?
- Он ужасен. Но и он уехал из России.
- Значит, и вы уехали, а почему?
Вновь поджав губы, капитан кисло ухмыльнулся.
- Из-за здоровья. - Допив кофе, он стукнул чашкой по столу. - Что мне с тобой делать?
- Я готов делать все, что скажете, - мыть, чистить...
- Ты бы стал начищать эту старую развалину? - капитан, поднявшись, с грохотом приставил стул к столу и крикнул кому-то на палубе. - Это Дмитрий, - сказал он Коэну. - Он даст тебе поесть. Потом приходи на мостик, найди меня. Я - Андрей. Я скажу, что тебе делать.
- Не могли бы вы сначала сказать, какой сегодня день?
- Какой день? - он разразился скороговоркой славянских звуков, обращаясь к Дмитрию. - Он говорит, что суббота. Так вот, будешь хорошо работать, попадешь в Алжир, плохо - в алжирскую тюрьму. Усек?
- Усек.
Толстый, волосатый, сплошь покрытый татуировкой Дмитрий дал ему большую тарелку риса с маленькими кусочками баранины, черный хлеб и турецкий кофе. "Суббота. Еще две недели и один день". Когда он расправился с едой, Дмитрий взял у него тарелку и положил еще.
Открытый мостик обдувало холодным морским воздухом. Рядом с Андреем стоял какой-то бородатый великан.
- Это Исом, - заявил Андрей, - он покажет тебе работу.
Исом, так же как и Дмитрий, не проронив ни одного слова, повел Коэна по лабиринту покрытых ржавчиной проходов и коридоров к уже знакомой подсобке со швабрами. Жестами Исом показал Коэну, что ему предстоит вымыть проходы, камбуз, кают-компанию и каюты матросов, расположенные палубой выше.