Но все ж всегда мне ясно,
Что не верну кредит я НИКОГДА.
Был бы я Лермонтов...
Над Кавказом восходит заря,
И курится в заре той Машук,
Дым плывет над горами летя,
И растет пред окном моим бук.
Пальцем тонким я беленьких рук
Оттираю тут содой медаль,
Что досталась ценой многих мук,
И висит на стене моей сталь.
Смотрю часто на шашку свою,
Что отнял у торговца в горах,
Но сказал, что добыл я в бою,
Что хозяин ей был некий шах.
На медали лик вижу царя,
Что вручил мне вот эту медаль,
Благодарности мне говоря, –
Не зря ехал в такую я даль.
Солнце гонит стада облаков,
И задумался я глубоко,
Сказать все не хватает мне слов,
И душою я так далеко.
За что медаль я получил –
Вы спросите меня.
Скажу, что там я совершил,
Себя в том не виня.
Возглавить дали мне подряд
И вышли на врага,
Увел я далеко отряд,
Забрались аж в луга.
Тогда нам крупно повезло –
Спалили мы дотла
Не как всегда, одно село,
А целых три села.
За удаль славную мою
Мне выдали медаль
«За доблесть видную в бою»,
Из серебра, что жаль.
Квартиру новую царь дал
И в звании повысил.
За то уж душу б я продал,
И цену не завысил.
Отпуск дали мне впридачу,
Я героем стал газет,
В Пятигорске дали дачу,
(В ней фарфоровый клозет!)
Я ношу стальную каску
И крутой противогаз,
Вот не зря прошел я таску
И уехал на Кавказ.
Герой я новых поколений:
Поэт, философ, офицер.
По мнению газет я гений,
И человек я строгих мер.
Уж скоро стану генералом,
И получу Железный крест,
Карьеру кончу я парадом,
Уеду я из здешних мест
В семейный старый свой колхоз,
Где детство я провел,
И буду разводить там коз,
Момент к тому пришел.
Писать я буду свои книги,
На море отдыхать,
И в члены Академской Лиги
Решу тогда я поступать.
Ко мне домой приедет Ленин,
Мой ум себе перенимать,
И буду я, плешивый мерин,
Ему всю душу изливать.
А Солнце ныне уж взошло,
И светит как фонарь,
Расцвета время мне пришло,
С медали смотрит царь!
Государство – моя свобода!
В данной статье мне хотелось бы лишний раз обсудить наши сложные сегодняшние взаимоотношения между государством и гражданином, которые следует понимать тем более глубоко, чем далее наше общественное сознание развивается по пути прогресса. Сегодняшние концепции понимания данного вопроса совершенно никакого действительно грамотного человека не способны удовлетворить, но могут лишь воспалить его интерес к этому вопросу и поиску ответа на него действительно верного. В умах западных жителей ничтожные идеологи, вроде Рона Пола и тому подобных клеветников и опошлителей, все более пытаются укрепить глупую концепцию «минимального государства», которое по их разумению «должно быть кротким». Надо же нам, честным патриотам Республики, задаться теперь вопросом о том, почему им вздумалось «укоротить» государство? Разумеется, надо в этом вопросе осветить былые тенденции западной, и в первую очередь американской, общественной мысли для прихода к действительно верным умозаключениям. Известно, что американское государство безусловно оказалось нищим в вопросе творения собственной самобытной философии, философии особенной и отличной от европейской, притом разветвленной, как последняя. Конечно, родилась в Америке и вполне самобытная философия – прагматизм, сущность которого многим глубже, нежели у некоторых европейских концепций, но все же он так и остался одной из немногих «чисто американских» концепций. Смеляков в своей книге «Деловая Америка: записки инженера» пишет: «История образования и развития Соединенных Штатов как государства явилась той почвой, на которой взошли и сложились особенности американского стиля и метода. Видный деятель коммунистического движения Уильям З. Фостер в своей книге «Закат мирового капитализма» отмечал, что капитализм в Америке «развивался и существовал в гораздо более благоприятных условиях, чем в любой другой стране мира. США занимают огромную часть континента, не разрезанную государственными и таможенными границами, которые оказывают губительное воздействие на капитализм в Европе. Страна обладает исключительно богатыми запасами сырья, благоприятным климатом, протяженной береговой линией, отличными гаванями и другими условиями, необходимыми для строительства крупной индустриальной державы. Кроме того, в деле создания американского общественного строя американский капитализм в основном не связывали пережитки феодализма, которые служили серьезным препятствием для развития капитализма в других странах. Хроническая нехватка рабочей силы, вызывавшаяся тем, что капитализму в Америке приходилось фактически создавать все на голом месте, в течение многих десятилетий служила мощным стимулом для развития техники и изобретательства, всегда направленных на разработку приспособлений, позволяющих экономить рабочую силу»». Мы, как материалисты и диалектики, знаем, что внешняя экономическая и природная среда влияет на наши мысли и порождает философию в ее первозданном виде, в виде совершенно нетронутой разумом и логикой глупости, а ежели в Америке среда была такой, как писано выше, то и местная философия ей соответствовала. И если вы спросите меня о том, кто был и остается «самым американским философом из американских», но никак не попросите выделить среди них умнейшего, то я назову вам Роберта Кийосаки, что в своем убогом идеализме даже хуже Шопенгауэра, ибо последний знал многое, но заблуждался, а первый не зная ничего делает то же самое. Конечно, были в Америке люди великие, вроде Джона Дьюи и Бенджамина Франклина, последний из которых даже попал на банкноту, хотя, надо признать, был он отнюдь не «рыночником», которому кроме денег не было интересно никакое другое явление, хотя за данным гражданином не нашлось действительно стоящих гуманистических последователей, а все прочие усвоили лишь то, что «время – деньги». Приживался в Штатах и социал-дарвинизм, имевший в подобной стране всегда много последователей, наследующих в обыденности его от Спенсера, хотя кроме него от последнего ничего и не взявших, несмотря на множество умных мыслей в его голове. Американская интеллигенция, как равно и пролетариат, действуя по своей умственной недоразвитости, вызванной тогдашней экономической отсталостью, марксизм не восприняли. Вот, как описывает данные события советский учебник истории: «В идеологическом отношении американский пролетариат был еще незрелым. Социалистическое движение в США было намного слабее, чем в Европе. В отличие от германского и французского пролетариата, американские рабочие не сумели создать массовую марксистскую партию. Они оказались во власти самого реакционного профсоюзного руководства. Революционные социалисты, еще слабо подготовленные в организационном и теоретическом отношении, оказались не в силах нанести поражение Гомперсу и его сторонникам. На длительное время в рабочем движении США победили оппортунисты.». Само собой, американская философия выросла особенно ущербной и совершенно убогой, лишенной своей левой ноги, а потому и бесконечно хромой, как сам Милтон Фридман в глубокой старости, которая вовсе ему ума не добавила, хотя и лишила и того малого, чем был он наделен. Как известно, если начать все очень плохо, то исправить все и выровняться будет совсем непросто, а посему далее американская философия стала двигаться в том же направлении, углубляя и усиливая накал идиотии, породив Айн Рэнд, ставшую позором для всех людей мира, ибо своим именем она девальвировала само имя человека и имя философа. Речь здесь, однако, пойдет не про Рэнд, но про людей с ней смежных, всю проклятую клику которых с удовольствием приняли в Америке в тот грозный для нее час, когда была она выставлена Европой за полной невозможностью оную терпеть. Это я, конечно, говорю про австрийскую экономическую школу, которая ныне уже не имеет ничего общего ни с Австрией, ни с экономикой, но лишь с ультраправой публичной политикой в духе «Tea movement». Об австрийской школе мы еще свое слово скажем в соответствующем разделе, а пока же я речь наша подступает прямо к той теме, о которой говорилось в начале статьи: рождение последних идей о «минимальном государстве». В то время как ранние «австрийские» экономисты, куда в первую очередь мы должны снести Бем-Баверка, хотя бы формально блюли чистоту научной мысли, то их последователи соблюдали это самое правило все менее жестким образом. Под влиянием практической работы Рейгана, Тетчер и Пиночета, в списке коих лишь последний заслуживает даже и не особого внимания, но особого рода уважения как государственный деятель, вышеназванные идеи проникли в массы жильцов Запада, ввергая его в хаос и ужас на многие годы вперед. В умах людей малограмотных, а нередко и относительно образованных, стали складываться совершенно безумного рода концепции, которые захватили определенную долю населения там, а затем начали распространяться по всему миру; среди этих самых концепций на первом месте оказывается т.н. «либертарианство». Последнее учение представляет собой совершенно глупую, пристрастную и не имеющую ни философского, ни экономического теоретического базиса политическую программу, единственная задача которой – баламутить воду в пруду публичной политики. Аморфные либертарианские организации в Штатах состоят из людей, которые совершенно не в силах даже понять сути того учения, что они отстаивать и защищать вздумали, являясь лишь действительной мишурой для игрищ их тщеславных и жадных лидеров. Вот, что пишет по данному вопросу Том Хартманн: «Weirdly, that same poll found that 41% of libertarians believe that the government should regulate business, 46% of libertarians believe that corporations make too much profit, and 38% of libertarians believe that government aid to the poor is a good thing. Similarly, of the so-called libertarians polled, 42% believe that police should be able to stop and search people who "look like criminals," and 26% think “homosexuality should be discouraged.”». Вот перевод этого отрывка: «42% либертарианцев считают, что государство должно регулировать бизнес, 46% либертарианцев считают, что корпорации имеют слишком много дохода, и 38% либертарианцев что когда государство помогает бедным, то это хорошо. 42% считают, что полиция может останавливать людей «выглядящих криминально», и 26% считают, что «гомосексуализм должен быть постыдным».». Либертарианство возникло во второй половине XX века, будучи тесно связанным с таким деятелем, как Мюррей Ротбард, равно как и «анархо-капитализм», притом нашлось большое число невежд, желающих «поддержать перспективное начинание». Крупные капиталистические объединения не особенно проявляли интерес к подобного рода движению, поскольку отказ от государственного регулирования для низ не нес выгоды, несмотря на заявления эпигонов Ротбарда. Связано это было в первую очередь с тем, что американское государство не только не представляет перед крупными компаниями опасности, но скорее является их главнейшим союзником, помогающим в решении конфликтов междоусобных и с населением страны, скажем так, не совсем рыночными методами. Государственная поддержка очень нужна капиталистам, ибо с ней они обретают возможность влиять на вещи куда более полно, нежели без нее: они могут, к примеру, используя помощь солдат правительства, открыть себе рынки другой страны, разогнать демонстрацию или устроить войну, искусственно создавая себе возможность сбыта товара. Крупный капиталист, нашедший себе союзников в лице агентов правительства, получает огромное преимущество перед иными капиталистами, такой поддержки лишенных; в конце концов, владение армейскими и полицейскими силами укрепляют экономическое положение всякого, ибо штыки и пушки есть высшая мера надежности в вопросах финансов и важнейший во всяком споре аргумент между деловыми людьми. Всякий, кто отвергает государство, отбрасывает прочь и культуру, и порядок, и всякое доброе начинание, ибо без оного все лучшее, что только находится в человеке, гибнет в огне неутихающих «войн всех со всеми», приводящих к становлению нового строя, нередко многим более жестокосердного, нежели предшествующий, и при котором уже и о существовании продуктового рынка можно лишь мечтать, не то что о бытие рынка свободного. Определим, однако, самую суть свободного существования человека, пытаясь выяснить то, что действительно под этим следует понимать, а также то, что разумеют под тем невежественные либертарианцы, не понимающие самую сиречь сего божественного явления. Свободная воля во все времена была важной проблемой для общего философического гнозиса с точки зрения определения того, существует ли она как таковая, а также того, что она представляет собой в случае удовлетворительного ответа на данный вопрос. Наибольшее распространение, как и следует полагать, получило конформистское движение «презренной партии середины» – классический компатибилизм, особенно хорошо сочетающийся с буржуазным законодательством, а потому имеющий всегда хорошее подкрепление своей власти над невежественными умами. Суть данного эклектического учения состоит в соединении свободы воли с детерминизмом, что в высшей степени противно логическому ходу мысли и угрожает научному духу, попирая его своим иррационализмом и глупостью, совмещенной с самого мерзкого вида поповщиной: «Что «научная поповщина» идеалистической философии есть простое преддверие прямой поповщины, в этом для И. Дицгена не было и тени сомнения. «Научная поповщина, – писал он, – стремится пособить религиозной поповщине». «В особенности область теории познания, непонимание человеческого духа, является такой вшивой ямой», в которую «кладет яйца» и та и другая поповщина. «Дипломированные лакеи с речами об «идеальных благах», отупляющие народ при помощи вымученного идеализма – вот что такое профессора философии для И. Дицгена.» («Материализм и эмпириокритицизм». В. И. Ленин). Самое главное и ужасающее тут состоит в том, что мы здесь сталкиваемся с поповщиной утонченной, интеллигентной, что делает ее, однако, во многие разы мерзее, нежели если бы она была дикой, тупоумной и некультурной, ибо именно утонченность и делает ей возможность пролазить в мозги наших коллег и сограждан, уничтожая их и топя в своей мерзости незаметно. Следует нам определить некоторые аргументы данного рода реакционеров, а также понять истоки их особого неразумения и установить причины его для дальнейшей борьбы. Первейшим защитником указанного нами заблуждения был Дэвид Юм – человек, воплотивший в себе образ карикатурного философа-идеалиста, который, будучи облаченным в дорогие одежды, восседает в салоне, окруженный малограмотными буржуа, рассуждая о «моральной философии» и пытаясь «научить всех добрым нравам», не забывая при этом уминать очередного молочного поросенка – образ, мало претерпевший изменений со времен появления салонов и буржуазии, что там обитает, нуждаясь в интеллектуальных клоунах, обязанных оную развлекать. Юм был поклонником физиократов и Смита, а это еще более укажет нам его буржуазную и дурную природу, природу, отжившую свое, а потому ныне ставшую сутью реакционности, что выяснить из слов его уже будет возможно: «Несомненно, что большинство людей всегда предпочтет легкую и ясную философию точной, но малодоступной и многие будут рекомендовать первую, считая ее не только более приятной, но и более полезной, чем вторая. [Правильно, люди невежественные и малограмотные так и полагают. – здесь и далее примечания Марата Нигматулина.] Она в большей мере соприкасается с обыденной жизнью, воспитывает сердце и чувства, а касаясь принципов, влияющих на действия людей, исправляет поведение последних и приближает их к тому идеалу совершенства, который описывается ею. Напротив, малодоступная философия, будучи продуктом такого типа ума, который вникать в деловую и активную жизнь, теряя свой престиж, как только философ выходит из тени на свет, и принципам ее нелегко сохранить какое бы то ни было влияние на наше поведение и образ действий. Наши чувства, волнения наших страстей, сила наших аффектов – все это сокрушает ее выводы и превращает глубокого философа в заурядного человека. [Сие есть ложь, так действительно точная и глубокая философия, а не пустотелая болтовня, на нее похожая со взгляда неспециалиста, способна всякое действо в себя уложить.] Надо также сознаться, что самую прочную и в то же время самую справедливую славу приобрела именно легкая философия, тогда как отвлеченные мыслители, кажется, пользовались до сих пор лишь мимолетной известностью, основанной на капризе или невежестве современников, но не могли сохранить свою славу перед лицом более беспристрастного потомства. [Вероятно, Юм считает, будто эстетический вкус и понимание мира самой невежественной частью общества есть эталон для всех остальных его частей.] Глубокому философу легко допустить ошибку в своих утонченных рассуждениях, но одна ошибка необходимо порождает другую, по мере того как он выводит следствия, не отступая ни перед какими выводами, даже необычными и противоречащими общераспространенному мнению. [Но данный аргумент может быть аргументом против утонченной философии в столь же малой степени, как констатация того, что, изучая высшие сферы математики, легко допустить в них ошибку, может быть аргументом против изучения математики вовсе.] Если же философ, задающийся целью всего лишь представить здравый смысл человечества в более ярких и привлекательных красках, и сделает ошибку, он не пойдет дальше, но, снова обратившись к здравому смыслу и естественным воззрениям нашего ума, вернется на правильный путь и оградит себя от опасных заблуждений. [Но коли философ есть лишь представитель «здравого смысла», он превращается в самого обычного проповедн