Не стоило, конечно, спать. Он машинально подобрал среди щепок скомканную бумажку, разгладил — к удивлению, это оказался тот самый чертёжик крынки с макаронами, над которым задумывался Фёдор у раскрытых фурм. Только теперь этот чертёжик, видимо, он выбросил. Конечно, это была часть домны — горн с полком, но, органически не вынося безлюдья, Павел достал ручку и дорисовал человечков, после чего получился следующий симпатичный вид.
Он лёг на бок на кору и стружки, среди приятно пахнущих стволов берёз и елей, надвинул шапку на самые глаза, и стало ему тепло-тепло, уютно, как в детстве. Звуки сверху он слышал, как сквозь туман, и они были прекрасной, убаюкивающей музыкой. Он провалился в сон, один из лучших, вкуснейших снов своей жизни.
Наверху вскоре кончили без него (неловко, конечно, но уж так хочется поспать!), собрали инструменты, кто-то искал рукавицу (Павел думал: сейчас досплю, отдам ему), Фёдор Иванов кричал:
— Никто не остался?
Павел прекрасно слышал, но затаился, не хотел отзываться, хитро посмеиваясь во сне. Постепенно звуки затихли, похоже, убрали лестницу, звякали крышкой и ключами, завинчивая фурму.
Павел всё спал, переполненный тишиной и миром. Но по помосту зашуршало, защёлкали какие-то камешки, и вдруг ужасающий грохот раздался, стойки затрещали, на Павла посыпались камни, уголь. Он ошалело вскочил и только тут по-настоящему понял всё: что он проспал, что его забыли в домне и никто не хватился, что началась загрузка.
Вокруг была кромешная тьма. Натыкаясь на стойки, продираясь сквозь них (опять ужасающий грохот, опять посыпалось!), он кинулся искать на ощупь стены и лётку, чтобы хоть закричать в неё, может, кто-нибудь услышит. Наконец, он упёрся в стену, продирался вдоль неё, щупал, щупал и нашёл место с вывалившимися кирпичами, он узнал его, ужас сделал его каким-то прозорливым, но не было свежего тока воздуха. Он наткнулся на холодный, застывший раствор, выпучившийся из лётки: её запечатали…
И тогда он понял, что безнадёжно замурован. Загрузят домну, зажгут, и он будет метаться в полке, пока не сгорит, превратится в металл, вернее, в примесь к нему, пойдёт в комбайны, и мясорубки, и ракеты… Почётнейшая гибель! Раствориться в комбайнах!…
Он сделал отчаянное усилие — и закричал. Закричал жутким, сдавленным, неестественным голосом, от которого и проснулся весь в холодном поту, и он ещё несколько секунд ошалело лежал, уставясь на берёзовый ствол и туго, с трудом вспоминая, где он. В ушах лопнули пузыри, и он услышал, как наверху стучат, пилят, хохочут.
Он торопливо полез наверх, выбрался: ого, до окончания полка ещё порядком и порядком!… И его окутало с ног до головы жаркое счастье.
Это было что-то необычное: один дух, один ритм, понимание без слов, азарт. Помост словно сам собой получался ровный, гладкий, ну, прямо хоть на велосипеде езди, хотя в этом не было решительно никакой надобности: ведь сгорит же, не всё ли равно какой. Так нет же, видит Николай, что ошмёток торчит, приладился, повис, пилкой чик-чик, аккуратно срезал ошмёток, полюбовался: красиво.
У Фёдора Иванова лицо совсем осунулось, глаза красные, шапку не то потерял, не то где оставил, волосы буйным колтуном, мокрые сосульки прилипли ко лбу. Отбросил кувалду, выпрямился, посмотрел, прищурясь, и вдруг расцвёл, хлопнул руками себя по бокам:
— Ах, ребятки мои!… Молодцы вы мои! Да я вам… Да я же вам…
— По сто грамм к обеду поставлю, — подсказал Николай Зотов, скаля зубы.
— Да чёрт вас знает, что вам уж и сделать, дьяволы. Ах!
Фёдор сконфуженно махнул рукой, вытер платком лицо, отошёл в сторонку, присел на бревно, тяжело дыша.
— Уж ты-то чего надрываешься? — спросил он Павла. — Я тебе наряд не закрою. Твоё дело — писать. Вот будешь писать, отметь: мол, работают отлично, стараются, не считаются с временем, если надо…
— Здесь был… не вижу его, — сказал Павел, — Хромпик Илья Ильич, пожилой. Он что, вправду начальник цеха?
— Привет! Мой начальник.
— Он говорил, что задувка эта сложная, неизвестная.
— Это так.
— А что может случиться?
— Да… всё может случиться. Думаю, не случится.
— Когда теперь зажигать?
— Скоро.
— Точнее.
— Вот-вот. Уже дымом пахнет.
— Ну, в котором часу? Сегодня? Или… завтра?
— Эй, эй, мудрецы, не надо, не надо! — закричал Фёдор, срываясь с места. — Эту балку напоследок, замком, вам сказал!
Наведя порядок, он вернулся, устало плюхнулся на бревно, внимательно посмотрел на Павла.
— Слушай, Пашка, чем лезть ко мне с вопросами, пошёл бы ты отдохнул. На тебе лица нет. Иди в будку мастеров, поспи.
— Сейчас пойду, только скажи мне такую вещь. Могло бы случиться так, что кто-нибудь внизу заснул, а все ушли, закрыли, забыли о нём, и он бы тут сгорел?
— И правда ты уже одурел…— испуганно сказал Фёдор. — Да перед тем, как закрыть, я тут каждый сантиметр обнюхаю и общупаю.
— Зачем?
— Как зачем? Закрывается навсегда, так уж напоследок всё проверишь. Потом, может, где инструмент забыли. Чего ж ему сгорать?
— А, ну ладно, тогда пойду… Красивый помост, жаль, что сгорит.
— Самому жаль…
Осилив лестницу и пролезая на четвереньках сквозь фурму, Павел едва не столкнулся лбом с чьей-то головой.