Поднял приготовленную трубку и ткнул её в отверстие лётки. Там зарокотал огонь, трубка стала уходить вглубь.
Фёдор отскакивал и снова кидался, как с копьём наперевес, отважно бегая один рядом с канавой, в которую вот-вот чуть ли ни прямо в ноги ему хлынет металл.
Сизый дым пошёл от лётки, потянулся по залу многоэтажными пластами, клубясь в лучах прожекторов.
И вдруг раскрылось жерло. В тот же миг оглушительный грохот канонадой вылетел оттуда, от трубы в руках Фёдора осталась лишь скрюченная половинка. Фёдор, как обезьяна, отскочил от канавы, спасая, подтягивая за собой шланг… В первый миг казалось, огонь из нутра печи так и вывалится, хлынет, но ничего не потекло. Только ослепляющее сияние.
Фёдор, нагибаясь, прикрываясь рукавицей, позаглядывал, о чём-то распорядился опять, спрыгнул к канаве, потянул новую трубу, которую уже сменил ему Зотов. Он прямо ткнул её в жерло — и пошла канонада! Труба гнулась в его руках и таяла, как восковая, а не тонкая она была, типа водопроводной. Фёдор отскакивал, кидался, разворачивал, разрушал, расширял это грохочущее жерло, прикрываясь локтем от жара и стрельбы. Сменил ещё одну трубу, потом ещё, они вмиг сгорали. Взлетали фонтаны искр, докрасна раскалённые куски. Ребята изо всех сил шуровали пиками, расширяя отверстие. А Фёдор всё прыгал, как кошка, — чёрная фигурка на фоне сплошного огня, подвижный и увёртливый дьявол, и непонятно было, как он ещё не горит.
Весь цех заволокло дымом, от грохота невыносимо звенело в ушах, толпа стала пятиться, подминая задних, потому что стреляли и долетали искры даже до краёв площадки.
Фёдору подали пику. Он, разбежавшись, воткнул её в жерло, пошебаршил там ещё, корчась перед огнём, с силой выдернул на себя. Ничего.
Лицо его было искажено. Павлу показалось в этот момент, что от отчаяния. Утёршись, задыхаясь в дыму, Фёдор опять кинулся с пикой наперевес, вонзил, поковырял — выдернул. Ничего. Только угли какие-то выкатились белые и сразу превратились в красные. Фёдор топтался по ним дымящимися сапогами, снова пошёл наперевес, этакая отчаянная мурашка, атакующая раскалённый самовар. Пошебаршил особенно продолжительно, выдернул — чуть не упал сам. Казалось, он умоляет, вытягивает металл за язык: ну, иди же, иди!…
Тоненький-тоненький красный ручеёк показался и тут же в лётке остановился, стал темнеть, чернеть…
Фёдор отошёл от канавы, горновые на него брызгали водой, он утирался шапкой, шевеля губами, видимо, ругаясь. Николай Зотов поковырял в жерле длинным стержнем с ложкой, пытаясь что-нибудь в неё набрать, не то набрал, не то нет — понёс ложку на отлёте наверх. Фёдор Иванов опять кинулся шуровать пикой, разворачивал и разворачивал лётку, но ясно было, что это уже бесполезно: металла не было. Фёдор махнул рукой и ушёл сквозь толпу куда-то.
— М-да, спектакль задерживается, — сказал Белоцерковский. — Красотка не поддаётся. Будем надеяться — с первого раза? -
Они пошли посмотреть, куда скрылся обер-мастер, и не ошиблись: вокруг железного сундука сгрудились люди, тут был и начальник цеха Хромпик, и Векслер со своим ослепительным платочком. Передавали из рук в руки ноздреватые куски, крошили, растирали, озабоченно рассматривали; сыпались технические термины.
Векслер, чрезвычайно озабоченный, загадочно сказал:
— Был бы шлак… будет и чугун… подождем ещё.
— Николай! — закричал Фёдор через головы. — Закрывай!
Тут вступила в действие пушка. Она действительно напоминала артиллерийское орудие с очень толстым стволом, она поехала и поехала, поворачиваясь на шарнирах, врезалась стволом прямо в зияющую пасть печи; загрохотало, зашкворчало, из пушки изверглась глина, и моментально дыра оказалась забитой, только пар пошёл. Огонь исчез, и в цехе стало как бы холоднее. Кинооператоры выключили лампы.
— Неизвестно! — отбивался на этот раз Векслер от любопытных. — Да, будем ждать. Неизвестно!
— Чугунок-то, он, конечно, должен быть, — говорил даме из телевидения один из горновых, этакий сбитенький, хитроватый мужичок неопределённых лет. — Должен, должен. Может, он на дне пока и досюдова не достигает. Видите, и начальство говорят: неизвестно… Вы покамест погуляйте.
Павел озабоченно посмотрел на часы и снова не поверил своим глазам. Часы показывали пять минут восьмого.
Сломя голову он бросился вон, потом бежал по улице и думал: получилось действительно — «домна или я!». Не может быть, чтобы ушла. Театр теперь побоку… Тут заваривается свой такой театр…
Издали увидел дом, но сколько ни пытался вглядываться в крайнее, за ветками дерева, окно, света не было видно.
Взбежал по лестнице, нетерпеливо звонил, пока не открыла соседка.
— Женя ушла, — сказала она, с любопытством оглядывая его. — Да, принарядилась так и ушла, не знаю, уж куда.
— Записку не оставляла? — Ничего не велела передать? -
— А что вам надо было передать? -
— Ничего.
Он вышел на улицу. Машинально прошёл два квартала, потом обнаружил, что идёт не в ту сторону. Огляделся. В темноте домна не была видна, но угадывалась по огням. Огни облепили её до самой вершины — красные, предупредительные, чтоб не наткнулись самолёты, яркие белые и совсем тусклые. Все они словно висели в небе. А правее, над работающими домнами, колыхалось зарево. Даже издали доносились повизгивающие, постукивающие, бухающие звуки ночной какофонии…
Рассеянно порывшись в карманах, Павел достал сигарету, закурил, прислонился к столбу и несколько минут постоял, покуривая.