И мы оба знаем, что это запущенны случай,
Но меня расстраивает, что мы не разговариваем».
Трек заканчивается, и затем радиодиджей уведомляет слушателей, что полминуты назад для них пел песню «Speak» The Hollow Men. Я прокручиваю в голове все слова, сказанные диктором радиоволны, лишь бы не пуститься мыслями в обратный путь к сердечным мукам и терзаниям.
— Я знаю, что ты не спишь, — грустно бормочет Глория. — У тебя по виску слезинка скатилась…
Дрожащей рукой, вместо того чтобы вытереть лицо, я размазываю по нему слезу, подобно ребенку. Сделав глубокий вдох, сперва поворачиваю голову вправо, а уже потом открываю глаза. Я и так знала, что Глория лежит на своей кровати. Она, спрятав руки под щеку, сострадательно за мной наблюдает. Долго ли?
— Во сколько самолет? — спрашивает соседка по комнате, и этим вопросом вынуждает меня разрыдаться.
Видит Бог, я отчаянно пыталась не плакать, держа все в себе. Но больше не получается. Руками впившись в подушку, я утыкаюсь в нее лицом, чтобы заглушить рыдания. Чувствую, как постель прогибается под весом Глории. Она мгновенно накрывает мои плечи своими теплыми ладонями. Я не слышу, что именно говорит соседка, но ее шепот влияет хорошо. Понемногу я успокаиваюсь и, словно возрождаюсь. Все равно другого пути мне никто не предоставил. Я не могу изменить сложившегося, поэтому и расстраиваться бесполезно.
Да, да, да! Как легко рассуждать. А выполнить? Кто сможет без усилий принять то, что вскоре его жизнь навсегда переменится? Нет такого человека в мире. И, как бы я себя ни утешала в последние десять дней, мне все равно очень и очень плохо.
Глория помогает встать с кровати и отправляет меня в душ. Она помогает одеться, причесаться, украшает мою внешность легким макияжем. Я согласна с ней, что это необходимо: такой мертвенно бледной меня давно никто не видел. Румяна придают несколько свежий вид, а тушь кое-как маскирует покраснения глаз. Кажется, сейчас я более-менее похожа на ту Каталин, которой была меньше двух недель назад.
Я была самой счастливой.
Никогда бы не подумала, что Глория может стать помощницей в выборе одежды, и сама будет настаивать на применении косметики. Но, так или иначе, она провожает меня до центральной двери общежития. Заключив в медвежьи объятия, соседка делиться тревогой, что мы больше не увидимся.
— Все мои вещи собраны, но чемоданы остались в нашей комнате, — невесело улыбаюсь ей я, потрепав по плечу, когда мы отстраняемся друг от друга. — Рейс только в полночь, так что ещё успеем попрощаться.
Она кивает головой, почему-то смотря в пол. Надеюсь, Глория не сентиментальна, подобно мне, ведь я не выдержу ее эмоций. Однако она храбрится, как солдат. И я ей безмерно благодарна.
— Ты не передумала?
Я быстро-быстро моргаю, прогоняя печаль. Тяжело вздохнув, заверяю то ли Глорию, то ли саму себя:
— Нет. Может быть, и в последний раз, но я должна увидеть его.
— Ты же не думаешь, что виновата?
Она высоко поднимает брови, дожидаясь от меня ответа.
— Из-за моего папы Маркус в больнице…
— Его скоро выпишут, — брюзжит Глория, — я смотрела новости. С ним все в порядке!
Да, я это знаю, но, что бы ни происходило между нами, это не значит, что я перестала о нем волноваться. Или заблокировала свою любовь к нему. Как будто это возможно…
— Спасибо Маркусу только за то, — тихушке Глории не характерно высказываться рьяно и пламенно, но именно так она и поступает, — что он, придя в сознание, не разрешил очернить имя твоей семьи. Твой отец все сделал правильно, Каталин!
Марк в самом деле приказал своим адвокатом не называть ни в коем случае имя того, кто его избил. Я была в обмороке, когда это произошло, и до сих пор не могу простить папу. Информатором благородно стал Алистер, я его об этом даже не просила. Он также сам предложил подвезти меня к Ферраро, хотя изначально был против этой идеи.
Я сажусь к нему в машину, и он зачем-то тут же выключает радио. На улице ветрено, а в салоне седана тепло. Погода прямо-таки отображает мое внутреннее состояние. Алистер поправляет воротник серого пиджака и узкий галстук в полоску. Наверное, он тоже с содроганием вспоминает тот день на яхте. Когда я пришла в себя, хорошо помню, как Пьетра ссорилась с Евой. Лукас попросил заткнуться несколько раз кузину Маркуса, делая акцент на том, что его будущая жена беременна.
Тогда я пропустила мимо ушей его заявление, а сейчас… так рада за них! Мне стоит позвонить Еве и поздравить ее. В последний свой визит в «Кароллу» я ее там не обнаружила, но Бьянка уверила меня, что с Евой все в порядке. Начальница, к которой я так прикипела, совсем не хотела отпускать свою непутевую подчиненную. Как будто мне хотелось уйти… Я желаю остаться! Здесь, в Риме. В Италии. Это — мой дом.