— расскажешь, откуда ты?
— Из Венгрии.
— Из Будапешта?
Прыскаю, потому что об этом спрашивают чаще всего.
— Нет, из Дьёра. — И прежде, чем Исайя интересуется «а где это?», я продолжаю: — Крошечный городок между Будапештом и Веной.
Исайя присвистывает и располагается удобнее на железном стуле ещё более вальяжно, словно под ним — трон, не меньше, а он здесь — король.
— Ничего необычного, — я смущаюсь его настойчивого взгляда и опускаю глаза, отпив из чашки вкусный чай, — в маленьких городах всегда сложнее: тебя все знают, каждую твою неудачу помнят до конца жизни. Ждут, когда ты начнешь свои первые отношения и решишься ли рано выйти замуж, а у нас это распространено.
Он выгибает бровь дугой и прикусывает щеку изнутри, дожидаясь моих объяснений.
— Ну-у, — прочистив горло, я снова прячу под ресницами глаза, — у нас принято рано вступать в брак, рожать детей. У венгерских женщин жизнь вращается вокруг семьи, уюта в доме, любви к своему мужу, создания для него самых комфортных условий, считают себя неотъемлемой частью супруга.
Исайя кивает на каждое мое слово, а потом, хитро улыбнувшись, говорит:
— А ты не такая?
— Наверное, нет, — слегка помявшись, выговариваю.
Именно выговариваю, ведь он глядит так пристально. Если бы я была в него влюблена, давно бы растаяла — как снег под солнечными лучами.
— Отец привез меня в Италию, когда мне было пять. Он приезжал сюда по работе, показал мне Рим и ещё три города, но только в столицу я влюбилась всей душой, — заулыбавшись приятным воспоминаниям, уже не могу остановиться. — Родители не были в восторге, что я хочу уехать сюда учиться, пришлось настоять. Они уверены, что, окончив университет, я вернусь домой, но я не хочу.
Исайя серьезнеет вместе со мной.
— Почему?
— Я грезила Италией так много времени, отдала слишком много сил, чтобы быть там, где я есть сейчас. Вплотную начала изучать итальянский язык с двенадцати лет.
У бизнесмена напротив брови ползут вверх.
— А твой репетитор…
— У меня его не было, — перебиваю, а затем делаю резкий вдох: — Я самоучка.
Да, мне приятна его реакция. Взгляд такой… пораженный. Чтобы проявить ещё больше восхищения, Исайе осталось разве что поаплодировать.
— Родители не могли позволить себе расходы на занятия, которые мне, как считали они, все равно не пригодятся.
Не отворачивая от меня головы, собеседник выбрасывает правую руку вверх и щелкает пальцами два раза. Рядом с ним практически в тот же миг появляется красотка-официантка, готовая исполнить, наверное, любое желание — вот таким взглядом она в него вперилась.
— Леона, я хочу бренди. Принесешь мне стаканчик?
Она отвечает, точно поет:
— Конечно-о-о!
Когда Леона удаляется, я перевожу взгляд обратно на Исайю. Мне кажется, он даже не отнимал от меня глаз все это время. Нацелив на меня указательный палец, он им дергает, сощурив глаза.
— Что-то в тебе все-таки есть, — комментирует Исайя все то, что я ему о себе поведала.
Стушевавшись пуще прежнего, я зажимаю ладони между бедер. Леона прискакивает вприпрыжку к нему с напитком, а он приказывает поставить стакан на барную стойку. Сам же достает из кармана брюк-хаки смартфон. Подумалось, что он собирается попросить мой номер, однако — нет. Исайя набирает кого-то, поднимается из-за стола, слушает, пo всей видимости, гудки на том конце провода, и только потом сбрасывает. А в следующую минуту уже из другого кармана собеседник выуживает визитку, кладет ее на тот край круглого стола, где устроилась я. Опускаю взор на металлический прямоугольник — провожу по нему пальцами. Я вижу цифры, буквы, адреса, но не успеваю прочесть, поскольку Исайя вновь приковывает внимание к себе. Он упирает свой палец в оригинальную карточку и ожидает, что я подниму на него глаза. Что я и делаю в конечном счете.
— «Голубые танцовщицы», — произносит он, ударив по визитке быстро два раза. — Если захочешь, приходи туда. Тот клуб тоже принадлежит мне.
Я мешкаю, раскрыв слегка рот. Не знаю, что ему ответить.
— Вообще-то…
Собираюсь сказать, что в такие места не хожу, но Исайя успевает меня перебить.
— Знаешь, я не сам придумал это название. Мне подсказал Эдгар Дега, — я в непонимании нахмуриваюсь, а он, усмехнувшись, объясняет: — Французский художник, он умер почти столетие назад. Обожал балерин.
Я невольно закусываю губу.
— Теперь мне хотя бы понятно, что ты без ума от живописи.
Перед тем, как пройти к бару в противоположной стороне длинного зала, Исайя подмигивает: