Несколько секунд Мирзоев непонимающе смотрел на Толю, потом наконец расцепил сухие губы:
— Пока еще можно уехать. Нам лично. Но самые мрачные наши пророки не скажут, что завтра придумает кристаллический мозг. И когда новая желтая волна поднимется над материком — иная, чем прежде, потому что изменяемся мы, и Онауже почувствовала, что мы стали другими, — тогда поздно будет что-либо сделать. Песок не убьешь, пустыню не остановишь… И останется только молиться, чтобы все происходило медленно и мы успели умереть своей смертью.
— И ты думаешь со всем этим справиться? — спросил Хан, закуривая.
— С твоей помощью. Энергия мне совершенно необходима. И срочно.
— Да что тебе дадут эти полета мегаватт? — совершенно искренне удивился Толя.
Он уже успокоился и теперь отчетливо вытеснял мысль о пребывании, о возможности пребывания на Земле — Земле! — двух видов разумных существ в разряд игры, такой своеобразной игры, у которой, возможно, есть правила, хотя не предусматривается Выигрыш.
— Это довольно сложно объяснить даже специалистам, — Мирзоев отнюдь не иронизировал, напротив, говорил с сожалением, — а более широкие соображения им вообще сообщать не следует. Здесь и консерватизм мышления, и академизм, и ориентировка на другой результат… Если даже мне поверят, что Пустыня — существо, то разгорится научный спор на три десятилетия, причем начнется с запрета всяких радикальных действий. А мне нужен не научный парадокс и не лавры первооткрывателя. Надо покончить с Ней. Сразу. Решительным ударом. Здесь, а затем — по всем центрам, которые успели созреть. Понимаешь?
Хан понял, хотя и не так, как хотелось Мирзоеву.
Доказать в Академии или в любом министерстве, что Пустыня — разумное существо, принципиально не принимающее никаких человеческих условий, и при этом не угодить в психушку Мирзоеву не удастся, ему больше ничего не остается, кроме как действовать исподтишка самому, маскируя свои выходки геофизическими экспериментами…
— А зачем тебе все-таки пятьдесят мегаватт?
— Ты знаешь, что такое энтропия?
— Мера упорядоченности явлений или материи, — отчеканил Хан заученное определение.
Мирзоев чуть заметно улыбнулся:
— Все равно. Между кварцевой глыбой и горкой песка вся разница в энтропии. Распадается монокристалл на миллион песчинок — энтропия возросла, и это считается нормой, законом термодинамики. Но если песку придать отрицательную энтропию, он превратится в песчаник, кварц, хрусталь. Именно это я делаю. Некоторые результаты уже заметны.
— Погоди, — Хан, убежденный технократ, в общих чертах знал, что и как делается на переднем крае науки, — ты сумел управлять направлением энтропии? Но это же эпохальное открытие! Тебе же памятник поставят!
— Когда признают — да, — с непонятной иронией подтвердил Мирзоев.
— А ты в этом желтом дерьме сидишь и на поклон ко вшивому начальнику РЭС ездишь?!
— Это хорошо, что ты себя так любишь, — Мирзоев перемотал фильм и упрятал катушку в портфель, — но сейчас мне срочно нужны пятьдесят мегаватт. Первая установка у меня делает песчаниковые кирпичи, и очень трудно доказать, что там сцепление частиц происходит благодаря воздействию операторов отрицательной энтропии, а не привычных электромагнитных сил. И конечно, нет никакого выхода на воздействие масштабное. А вторая установка — ты ее видел — в ней эффекты проявятся в чистом виде; но чтобы справиться с Шаймергеном, нужно столько, сколько сможет пропустить моя линия, и не меньше, чем на двенадцать минут. Кратковременные включения я уже делал раньше…
— Да, и чуть не развалил мне систему. Хоть бы предупредил как следует.
— Не развалил же, — усмехнулся Мирзоев. — Кое-что и я понимаю. Но время проверок прошло. Теперь рабочий ход. Пятьдесят мегаватт на двенадцать минут — и никак не меньше.
— Ой ли не меньше, — сказал Толя, осторожно и старательно продумывая следующий ход.
— Я эту величину не из пальца высосал. В общем-то, надо больше, много больше; пятьдесят — пороговая величина. Еще возможен срыв и всякие нежелательные последствия. Но я знаю: линия не пропустит большую мощность.
— Система тоже, — механически добавил Хан, уловив только последнюю фразу, — и так перетоки будут на пределе…
Мирзоеву пока что совсем ни к чему было знать, что на этих же линиях, на этом же плече сетей прицеплена газокомпрессорная станция, и теперь понадобится не пятьдесят, а шестьдесят пять мегаватт.
— Здесь больше технические трудности, — осторожно продолжил Хан, — мне придется здорово рисковать. И я никак не могу понять, почему это вдруг такая спешка. Подожди немного. Построим новую линию, введем два трансформатора, и тогда можно будет хоть семьдесят мегаватт на твою установку дать. И всех-то делов — три года. Потерпи, чего там…
И тогда Мирзоев взорвался. Кричал, размахивал руками, даже своим паршивеньким портфелем грохнул раз-другой по столу и много сгоряча выложил такого, чего, быть может, и. не собирался говорить, но что запомнил Толя. Запомнил, а когда дело дошло до угроз, ответил:
— Жалуйся на здоровье. И управляющий, и даже министр тебе ответят одинаково: до завершения строительства новой ЛЭП нет технической возможности. Ты — потребитель первой категории, запомни…
И выставил Мирзоева из кабинета.
Выставить-то выставил, и на телефонные попытки Мирзоева объясниться отвечал сквозь зубы, и Айше рассказывал все со смехом (пока не заметил ее реакцию), но вот, оказывается, не освободился…
…Когда мужики разъехались — каждый считал своим долгом предложить Толе место в машине, хотя рэсовский «уазик» стоял на площадке, — Хан отдал ключи дежурному и покатил в Шаймерген.
Гнал «уазик», чуть сгорбившись за рулем, и сам уговаривал себя, что все дело только в практических соображениях, что Мирзоев псих, но поскольку он сейчас в тупике, и тупике непроходимом, то из него можно кое-что полезное выжать… И вообще, еще ничего не решено…
Конечно же, все дело в практических соображениях. Это же так понятно: если Мирзоев не врет, не заблуждается добросовестно, как порой случается с ученым братом, и действительно нащупал путь управления энтропией, то здесь светит очень многое. И при должной ловкости можно сделать так, что весь риск и вся возня с этим малопривлекательным типом окупится, да что там стократ окупится…
Мирзоев, как, наверное, всегда по вечерам, сидел один во флигельке, пристроенном к лаборатории. Сотрудники после пяти уезжали в город любителей ночевать в Шаймергене находилось маловато.
— Так все-таки, — спросил Хан, поздоровавшись, — почему такая срочность с энергией?
— Ты разве не понял? — даже встал Мирзоев. — Я же все подробно объяснил. Сейчас ситуация такая, что ждать нельзя. Совсем нельзя.
Толя неопределенно покачал головой.
— Ну как сказать… — Мирзоев потер лоб и выпалил: — Пустыня эволюционирует!
— Ну и что? — Хан решил притвориться тугодумом, чтобы Мирзоев раскрылся и, сам того не замечая, очертил контуры ловушки. — Спешить-то зачем? У нее же какие темпы? Сам говорил: тысячелетие — секунда. Можно вполне подождать пяток лет. Никто ничего не заметит.
— Зачем так говоришь? — Мирзоев попытался заглянуть Суханову в глаза. — Это же не обычная эволюция. Направленная. Не эволюция даже, а… — он пощелкал пальцами, подбирая слова, — ускоренная автоморфологизация, понимаешь…
— Ой ли? — надо было бы Мирзоеву чуть получше разбираться в интонациях Толи, — что-то я не замечаю ничего нового… — и показал на окно.
— Пока не замечаешь. Нет у тебя таких органов чувств.
«А у тебя есть?» — хотел укусить Хан, но промолчал и даже согласно кивнул.
Мирзоев продолжал:
— Зато Она — почувствовала. Раньше не замечала людей, а сейчас почувствовала, что мы — реальное препятствие для ее развития, быть может, даже угроза. Смертельная угроза. И будет реакция, очень скоро будет. Не знаю, какая, но ничего хорошего не жду.
— Пустыня… Песок… Песочек, да и все.
— Те, кого онасожгла, тоже не думали. Пока не пришел их черед. Песочек… Ты не представляешь, какие силы скрыты в этом песочке.