"Нет".
"Не отсылайте больше Гекки".
"Конечно, не буду".
"Меня не будет у телефона. Нужно сделать... кое-что. Но не беспокойтесь. И кто знает, возможно, все закончится раньше, чем вы думаете. Мы его поймаем. О да, мы его поймаем..." И глаза его не были больше добрыми, стали холодными и пугающими.
Глава восемнадцатая
Еще раз я заперла на ключ и задвижку дверь и занялась Робертой. Прошло целых двадцать минут, прежде чем я выполнила все необходимое, и желание спать как рукой сняло.
Я отодвинула портьеру и поглядела в окно. Все еще стоял туман. Первый слабый серый утренний свет лениво пробивался сквозь его пелену, словно сквозь жемчужину. Сыро и прохладно, и я с удовольствием вернулась в освещенную камином комнату.
Гекки еще приготовил чая, я взяла чашку с собой в постель и размечталась, как было бы хорошо иметь что-нибудь нормальное для чтения. В этот утренний час сердце мое не принимало "Невесту Ламермура". Я вырвала много листов из "Автомобилей", чтобы разжечь камин. Еще оставалась книга "Золотая ветвь" - несомненно странно, что она имелась в отдаленном отеле Шотландии. Это приятное название, но у меня возникало смутное чувство, что эта книга пойдет так же трудно, как "Невеста Ламермура". Что-то о первобытных религиях, едва ли успокаивает. Я взяла книгу без любопытства и подумала, что вряд ли ею можно украсить дождливый день на острове Скай. Кроме, конечно, воскресенья, когда нет рыбалки.
Кто-то уже читал ее. Там была закладка, старый конверт между страницами, на ней книга сама по себе и открылась. Я посмотрела на текст, слегка озадаченная.
"Кельтские костры. В центральной горной Шотландии костры, известные как Кельтские, прежде зажигались с большой торжественностью первого мая. Следы человеческих жертв на них особенно ясны и определенны..."
Я недоверчиво глядела на страницу. У меня помутилось в голове. Слова будто выстрелили в тишину, и я посмотрела на широкую спину Гекки Мунро. Я едва могла поверить, что он не чувствует их воздействия. Мой взгляд метался по холодному аккуратному шрифту. Со страницы, будто нацарапанные светящейся краской, слова и фразы прыгнули в комнату...
"Жертвы приносились на открытом воздухе, часто на вершинах гор... груда дров или другого горючего... на островах Скай, Малл и Тиэре применяли разновидности пластинчатого гриба, который растет на старых березах и очень хорошо горит".
Между мной и отпечатанной страницей вспыхнуло яркое воспоминание: березовая роща, серебро, золото и кружево листвы, мох и обломки грибов на влажной земле между гладкокожими деревьями. И коричневые, веерообразно разложенные куски чаги, простершие со стволов ладони вверх. Очень хорошо горит.
Я продолжала читать холодную прозу, которая вызывала в памяти картину за картиной. На Гебридских островах, в Уэльсе, в Ирландии, в диких пустынных кельтских уголках зажигают костры и совершают церемонии, которые нелепо отдают эхом, хотя и невинно, мрачных и кровавых церемоний старых дней. Костры в мае, на Иванов день, на день Всех Святых... Несчетное число лет они очищали землю, защищали крупный рогатый скот от чумы, сжигали ведьм...
Сжигали ведьм! Всплыло и другое воспоминание, от которого стало совсем плохо: юная девушка лежит на горячей золе с перерезанным горлом. Голос Гея говорит о колдовстве, фольклоре и писателях, которые расспрашивали Гезу Макре о старых суевериях.
Мои руки вспотели, и шрифт закачался перед глазами. Это абсурд. Бред. Ни одну современную девушку восемнадцати лет, даже в пустынном уголке земли, нельзя принести в жертву как ведьму. Так или иначе, это в любом случае абсурд. Но почему тогда ее убили, и таким, несомненно, ритуальным образом? Вряд ли для того, чтобы защитить урожай. Даже Джеймси Фарлейн, родившийся и выросший в горах, не мог до такой степени верить...
Я отбросила эти мысли и продолжила чтение. Когда готовили жертвенный костер, его зажигали не от "домашнего", а от нового огня, "огня нужды". Живой огонь, добытый с помощью сухого дуба и поддерживаемый диким пластинчатым грибом. Те, кто добывал этот огонь, "выворачивали карманы наизнанку и смотрели, чтобы никакая монета или другие металлические предметы не остались на их теле". В некоторых местах считалось, что тот, кто разводит костер, должен быть молодым и целомудренным.
Текст уплыл от меня диким и тонущим танцем слов. Я закрыла лицо руками и думала, медленно, болезненно понимая, что Геза Макре, юная и целомудренная, сняла с себя трогательные безделушки, чтобы зажечь огонь нужды для своего убийцы. Это безумное занятие казалось ей смешным и необычным. Как раз такие романтические заскоки могут быть у умных образованных джентльменов из Лондона.
Мои мысли затормозились на этом умном джентльмене. Я тщетно старалась связать все убийства костяком первобытных ритуальных обрядов. Как в первобытный возврат к прошлому вписать убийство Бигла? Или перерезанную веревку Марион Бредфорд? Или студентов Оксфорда и Кембриджа? Или куклу Марсии Мэйлинг?
Из книги стало более, чем очевидно, что связать вместе такие разные преступления может только больная логика помешательства. И нет никакого сомнения в том, что книга - это улика. Слишком много существует параллелей между ее спокойными утверждениями и безумным ритуальным убийством на Блейвене. И то, что она находится здесь, не может быть простым совпадением. Вероятно, она принадлежит убийце - мужчине, чьи исследования сделали его достаточно осведомленным об обрядах и обычаях... Мужчине с неустойчивым сознанием... Возможно, когда это сознание, наконец, перевернулось, он погряз как раз в бесчестном искажении ритуала, каким оказалось убийство Гезы. Или, возможно...
Я обнаружила, что все еще сжимаю смятый конверт, который отмечал страницу. Моя рука немного дрожала, когда я разглаживала его.
Очень долго я смотрела на конверт. Надписан моим отцом. Нет марки, но ясным четким почерком обозначены имя и адрес: "Николасу Драри, эсквайру. Отель "Камасунари". Остров Скай. Инвернесшир".
Глава девятнадцатая
Утро принесло туманное солнце и медсестру. Моложавая коренастая женщина выглядела доброй и квалифицированной. С облегчением я передала ей Роберту и спустилась к завтраку.
Когда я вошла в столовую, повернулись головы. Миссис Каудрей-Симпсон быстро спросила: "Девушка... как она?"
Я улыбнулась. "Пока хорошо, спасибо. Сестра говорит, что все нормально".
"Я так довольна. Очень боялась, что волнения ночью..."
"Ничего страшного не произошло. Я не уследила за огнем в камине, а инспектор услышал, что сержант спускается по лестнице за дровами".
Больше во время завтрака никто со мной не заговаривал, и замечательно. Я обнаружила, что избегаю взглядов. Только я налила себе вторую чашку кофе, как рядом появилась Эффи с широко раскрытыми глазами. "Если позволите, мисс, инспектор говорит... Когда будете готовы, говорит, но не прерывать вас..."
Ее пронзительный высокий голос обладал потрясающей способностью привлекать внимание. Я ответила в мертвую напряженную тишину: "Сразу же навещу инспектора. Спасибо, Эффи".
Я подняла "Золотую ветвь", завернутую в обрывки "Автомобиля", в другую руку взяла чашку кофе и удалилась из неловкой тишины. Мое лицо горело. Карантин прошлой ночи, кажется, еще не закончился. Насмешливая фраза Николаса шуршала мне вслед. В каждом взгляде я чувствовала ту же злобу. В одной паре глаз, возможно, был страх. Мои щеки все еще пылали, когда я добралась до временного кабинета инспектора.
Он меня весело приветствовал и посмотрел проницательным взглядом. Это побудило меня едко сказать: "Я бы могла обойтись без рекламы того, что не являюсь подозреваемой, инспектор".
Он остался невозмутимым. "Неужели? Разве им это не нравится?"
"Конечно, нет! Я чувствую себя... изолированной, и самое смешное то, что именно я ощущаю себя виноватой. Как бы мне хотелось, чтобы все закончилось!"
"Мне тоже, - он протянул руку. - Это для меня?"
Я вручила ему "Золотую ветвь". Почему-то я почувствовала, что, поступая так, связываю себя обязательствами, отправляюсь по тропинке, с которой возврата нет. Села. "Я отметила место". Согнулась над чашкой кофе, мешая его без надобности, сосредоточила внимание на коричневом водовороте жидкости у голубых краев чашки.