Даурхан была самой старой женщиной в Лахири, и поэтому к ее словам всегда прислушивались.
— Да, раз ребенок не плачет, все будет хорошо.
Когда отец и мать вышли со двора, плач родственников перешел в крик. Было похоже на то, что нас хоронят заживо. Со всех сторон слышались душераздирающие выкрики:
— Уай, куда вы идете? Несчастные!
— Зачем покидаете отчий дом? Бедные вы, бедные, помогите им, боги!
— Несчастный Гиго, каких детей сегодня теряет! Остановите их, куда они идут, безумные!
Впереди вели осла Реаша, груженного скарбом. За ним на некотором расстоянии шел мой отец в сопровождении мужчин. Часть вещей, считавшихся наиболее ценными, он нес на себе в гудре[3]. Мать вместе с провожающими нас женщинами шагала позади.
За околицей нас встретил дедушка Гиго. Поднявшись еще до зари, он вышел вперед, чтобы первым встретить нас в пути, благословить на дорогу и одарить чем-нибудь. Это предвещало счастливое будущее.
Дедушкины глаза как-то необычно ярко сверкали. Он многократно расцеловал отца и вручил ему несколько медных монет. Большего дать он был не в состоянии.
Потом он расцеловал мать, меня и Верочку и, резко повернувшись, поплелся домой, сгорбившись, тяжело ступая старческими ногами. Провожать нас дальше ему не полагалось.
Я то и дело оглядывался на удалявшегося дедушку. Как ни заманчива была перспектива дороги, как ни интересно было посмотреть место нашего нового жительства, но расставание с дедушкой Гиго было для меня тяжелым горем. Невольно в голову приходила мысль, что больше я, наверное, никогда не увижу его.
Дедушка не обернулся ни разу, но я видел, как его сгорбленная спина вздрагивала. Дедушка плакал.
— Идем, Яро! — потянула меня чья-то сильная рука. — Не плакать, а радоваться надо. Ведь ты идешь в Широкие страны! Не у всех на это смелости хватает. А твой отец молодец. Ты ему за это еще не раз в жизни спасибо скажешь!
Меня держал за руку Теупанэ. Его лицо с маленькими, вечно слезящимися глазками дышало весельем и спокойствием. Мне радостно было видеть его именно таким.
Он стал уверять меня, что люди плачут от радости больше, чем от печали. Конечно, расставаться с нами добрым людям не весело, но все знают, что в Широких странах нам будет легче и лучше жить. Ведь мы первые, кто осмелился переселиться в Дали. Если с нами будет все в порядке, то те, кто оплакивает нас сегодня, последуют нашему примеру.
— Я сам скоро приду к вам, так что ты не бойся. Там русские живут, с ними хорошо, — в заключение сказал Теупанэ и пошел вперед, к мужчинам.
Я был благодарен ему за поддержку, но так и не понял, почему не следует бояться, раз Теупанэ скоро придет к нам.
Фигура дедушки уже скрылась из виду. Я повернулся в сторону новой дороги и пошел вперед.
В Жамуже к шествию прибавилось еще немало провожающих. Начались новые крики и причитания.
Наконец мы подошли к мосту через реку Ингур. Здесь мы должны были остаться одни. Долго я обнимал Ермолая, долго обнимала меня бабушка Хошадеде, дяди и тети, знакомые. Но вот настал и конец прощанию.
Отец, мать, я и Вера на руках отца да Реаш прошли по покачивающемуся под нашими ногами мосту. Ингур разделял нас теперь от стоявших и машущих руками родных, близких, знакомых. Криков провожающих в реве реки не было слышно.
Мы пошли берегом вниз по течению. Перед тем как дорога повернула в лесную чащу, я обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на наше село. Оно было разбросано у подножья седых гор и издали казалось беспорядочной кучей камней. Только башни говорили о том, что там живут люди.
Потом и село скрылось из глаз. Мы вошли в темный лес. Здесь пахло сыростью и прелью. Пели птицы. Глухо доносился рев Ингура.
Что нас ждало в Дали, толком никто не знал. Не знал этого и отец. Было только известно, что земли там много, ее не надо покупать, как в других местах. Леса там никем не охранялись. Деревья можно было рубить и использовать по своему усмотрению. От Теупанэ я знал, что там живут русские и что они справедливые, честные люди.
До местийского моста мы дошли без приключений и даже без усталости. И вот уже открылась столица Сванетии Местия.
Более сорока башен поднималось над долиной, втиснутой между Ушбой и Тетнульдом — двумя высокими горами. Эти горы были видны из Лахири. Говорили, что это разлученные злыми духами жених и невеста. И действительно, Тетнульд напоминал укутанную белоснежной фатой невесту.
Около моста нам встретился вооруженный, обвешанный патронами человек. Он оказался знакомым отца. После обычных приветствий человек рассказал, что на Бальском перевале засели бандиты и грабят всех прохожих.
— Помогите нам боги! — воскликнула мать. — Надо вернуться домой.
— Никуда мы не вернемся, — властно возразил отец. — Что они могут взять у нас? Мясо тура?.. Так пусть берут!
Накануне нашего ухода из Лахири дядя Еке принес убитого тура. Часть мяса, по обычаю, была разослана соседям. Оставшуюся половину отдали нам.
Весть о том, что наша семья уходит в Дали, достигла и Местии. Не успели мы подойти к околице, как нас встретили люди. Опять слезы, причитания, уговоры не ходить дальше.
Особенно рьяно уговаривал моего отца длинный и худой человек с закрученными вверх усами. Он взял отца под руку и сказал:
— Коция, прошу ко мне в дом, — и показал рукой на едва ли не самую высокую башню в Местии, — хлебом-солью не побрезгуй... Поговорим... Дальше идти нельзя. На перевале бандиты.
— Дорогой Георги, бандиты меня должны бояться, а не я их, — попытался пошутить отец.
Но шутка никем не была поддержана.
— Коция, шутки плохие, время баламутное, погибнуть можно как муха, — сказал кто-то.
— Не упрямься. Подожди у меня несколько дней, пока бандиты уйдут, — настаивал Георги. — Ты сын Гиго, а он всегда был упрям, как вот этот твой спутник.
Он показал на нашего Реаша, который уже успел прилечь на дороге. Реаш был действительно на редкость упрямым.
— Ждать, когда в Сванетии не станет бандитов, — это все равно, что ждать пока Ушба обнимет Тетнульда, — ответил отец, показывая на горы.
— Да, не раньше, пожалуй, — подтвердил кто-то.
После долгих споров и уговоров большинство сошлось на том, что следует нас проводить за Бальский перевал.
— Я сам с бандитами справлюсь, — возражал отец, хотя единственным его оружием был кинжал, обязательная принадлежность каждого свана.
Все же Георги и еще несколько мужчин проводили нас. Всю дорогу они наставляли отца, как вести себя с бандитами, если они попадутся на нашем пути.
Наконец провожатые повернули домой.
Тропа, по которой лежал наш путь, узкой лентой вилась вдоль Ингура, то слегка отдаляясь от него, то подходя вплотную к обрывистым берегам. И тогда мы даже говорить друг с другом не могли, так яростно бесновался внизу в каменных объятиях злой Ингур.
Тропа была узкой, идти можно было только по одному. Когда же она проходила над обрывом, нам, детям, запрещалось смотреть вниз, чтобы не закружилась голова.
Возглавлял нашу процессию Реаш. За ним шел отец, за отцом я. Сзади, держа за руку Верочку, — мама.
В одном месте тропа была особенно опасной. Даже отец с облегчением вздохнул, когда мы миновали этот узкий карниз и вышли на небольшую площадку, расположенную между двух крутых скал.
— Стой! — вдруг послышался откуда-то сверху властный голос.
Мы все подняли головы.
— Стой! Убью, если тронешься с места! — повторил свое приказание невидимый человек. Было слышно, как он щелкнул затвором винтовки.
Мы застыли на месте. И только Реаш, который не признавал ничьей власти, кроме власти отца, продолжал невозмутимо двигаться дальше.
— Подержи осла! — распорядился тот же голос. Отец подбежал к Реашу, схватил его за уздечку и хотел было повернуть назад, но Реаш, видимо, иначе понял намерение отца и лег поперек дороги, издав при этом звук, похожий на вздох облегчения. Отец стал бить его по спине, но Реаш не шевелился.