Пытаясь отдышаться, Йанта смотрела в странные глаза: такие разные, но одинаково необычные. Узкий подбородок, орлиный нос, четко и правильно очерченные губы, что только что целовали её. Шрам, уродующий красивое гордое лицо. И седые волосы, выбеленные то ли временем, то ли бедой.
— Что, нравлюсь? — услышала насмешливый шепот, несколько мгновений с трудом осознавая его смысл.
— Нет, — ответила она совершенно честно и добавила, глядя в мгновенно темнеющий грозой взгляд. — Когда нравятся — все иначе. А я, кажется, просто с ума сошла. Знаю же тебя всего ничего…
— Вороже-е-ея, — непонятным тоном протянул Фьялбъёрн и хищно ухмыльнулся. — Придется узнать получше.
Склонился, повел дорожку поцелуев от виска к уголку губ и, не касаясь их, снова к другому виску. Потом все-таки поцеловал в губы, глубоко, сладко, властно. Йанта, подчинившись, сама ласкала языком чужой язык и простонала рот в рот, когда пальцы чуть отодвинувшегося драуга снова толкнулись внутрь. Впрочем, толкнулись совсем легко, не пытаясь проникнуть вглубь, лишь намекая. И тут же Фьялбъёрн руку убрал, снова проведя по ее раскрывшемуся, готовому принять его лону своей возбужденной плотью, дразня, почти издеваясь.
— Давай уже! — взмолилась Йанта.
Нетерпеливо подалась навстречу. Раздвинула ноги, согнув в коленях и подтянув повыше. Но драуг не торопился. Снова погладил пальцем, затем, через пару минут томительно-сладких ласк внутри, добавил второй… Йанта облизнула губы, глядя в каменное лицо сверху. Только глаза жили на этом лице, причем оба: один смотрел в явном мире, другой — в магическом. Потянулась, обняла одной рукой за плечи, второй обхватила ниже. Погладила бугрящиеся под ладонями мускулы. Ахнула, когда жесткие, но ласковые пальцы задели самое чувствительное местечко, задержались там, нежными медленными движениями заставляя изнемогать от волн удовольствия.
— Как ты хочешь? — шепнул Фьялбъёрн, гуляя умелыми губами по подставленному ею с готовностью горлу. — Так или на животе?
— Все… равно, — выдохнула Йанта. — Только… скорее.
Усмешку драуга захотелось стереть с губ то ли оплеухой, то ли поцелуем — и она выбрала последнее. Прижалась, плавясь в широких надежных ладонях, притиснутая к постели, напряженная, как тетива перед выстрелом. Всхлипнула, чувствуя, как раздвигается ее плоть, но легкое неудобство тут же исчезло, смытое ощущением восхитительной наполненности.
В этот раз опять все было иначе. Не лихорадочно-горько и страшно, как в первый раз после боя, когда её не любили, а спасали. Не безумно-отчаянно, когда во второй раз она пришла сама, чтоб заглушить тоску чьими угодно поцелуями, лишь бы рядом был хоть кто-нибудь. И даже не так, как было этой ночью: нежно, почти целомудренно — снова лекарством, а не любовью. Сейчас Фьялбъёрн, пожалуй, впервые брал её по-настоящему. Медленно, очень медленно, давая привыкнуть, распробовать чужое тело, как до этого вкус поцелуев. Толкался внутрь до самого конца, замирал там на высшей точке полноты и еще медленнее скользил обратно, почти выходя наружу.
Вцепившись пальцами в каменные плечи, запрокинув голову, Йанта сначала кусала губы, чтобы молчать, потом и этого не смогла, потому что на каждом невозможно медленном толчке её целовали, скользя между стиснутых губ кончиком языка, раскрывая их так же, как член внизу раскрывал плоть. Первый стон вышел приглушенным, а потом она сорвалась, уже в голос вскрикивая при каждом толчке и поскуливая на обратном движении. Если это могло на что-то быть похожим, то разве что на волны, качающие их прямо сейчас вместе с кораблем. Бесконечный прибой, раскаленный, тягучий, выбивающий дыхание вместе со стоном. Если бы драуг хоть раз толкнулся быстрее и сильнее, как ей теперь хотелось, все закончилось бы в тот же миг, но он тянул, не позволяя достичь вершины страсти слишком быстро — и за это Йанта одновременно ненавидела его и была безмерно благодарна…
— Мне нравится… как ты… стонешь, — услышала она рваный шепот у своих губ, — и это оказалось последней каплей.
Вскрикнув, Йанта выгнулась, бесстыдно обхватывая ногами спину, качающуюся над ней в такт волнам. Выстанывая что-то невразумительное, извивалась в пределах той крошечной свободы, что позволили чужие руки, губы и тело. Насаживалась сама, изнемогая, теряясь в прибое сладких судорог, накрывших с головой, пока одна из них не скрутила её целиком, так что в глазах потемнело и воздух вокруг закончился.
Когда излился драуг, она даже не поняла. Просто очнулась, лежа в его объятиях, мокрая, беспомощная, хватающая ртом воздух. По внутренней стороне бедер стекало горячее, каюта пропахла ими обоими и тем, что в ней происходило, и это было совершенно правильно и восхитительно.