Возгар с Зимичем в общем веселье не участвовали. На обдуваемый всеми ветрами холм притащили столы, прикатили бочонки с ячменным хмелем. Тут же споро на углях жарилась мелкая рыбешка, исходила прозрачным жиром свиная щековина, румянились молодые перепела, щедро приправленные острым драконьим языком. Сюда забредали утомленные ярмарочной суматохой и бабьими пересудами отцы семейств, втихаря от старших заглядывали пропустить кружку-другую подмастерья ремесленников, присаживались отдохнуть, да так и застревали за долгими разговорами седовласые старики.
Полукровка-домовик бросил попытки растормошить приятеля и самозабвенно обсасывал косточки третьего по счету перепела.
— Подкрепился бы ты, а то живот урчит громче, чем кантеле скальда бренчит, — не выдержал Зимич, пихая Возгару под нос сочный кусок мяса. Лучник нехотя уступил, кусая без аппетита — все равно отвязаться от решившего накормить домовика было сложнее, чем злыдня уговорить по-людски жить. Взгляд лучника не отрывался от простора Фьорда, а пальцы сами собой пробегали по оперению стрел, раз за разом нащупывая в колчане ту самую, заговоренную, без острия.
— Дыру в небе насквозь проглядишь, — пробормотал старик едва слышно.
— Никому дела нет, куда я смотрю, и ты помалкивай, — огрызнулся Возгар, ощущая, что хоть драконья суть его и покинула, а пламя внутри разгорается знатное. Того и гляди вспылит в речах или поступках.
— По скалистому Фьорду на простор большой волны, — вывел охрипший от длительного пения скальд и нестройных хор подхватил:
— Выплывают расписные золоченые челны…
— Хорошая песня, — поддержал Зимич, но не успел старик присоединиться к подпевалам, как лучник привстал, всматриваясь в горизонт. Там над просторами Фьорда показалась точка, сверкнувшая алым в солнечных лучах.
— Она? — домовик прищурился, но не увидел ничего кроме бескрайней лазури неба, перетекающей в бездонную синь воды.
«Она», — хоть и утративший драконью душу, но сохранивший нечеловечески зоркое зрение мысленно подтвердил Возгар. Он уже различал силуэт крыльев и росчерк длинного шипастого хвоста, но прочий люд на холме успел допеть до середины, прежде чем один подмастерье с перепугу опрокинул кубок мимо рта и воскликнул:
— Гляньте, братцы, уж не дракон ли это!?
Возгар медлил. Янтарные крылья рассекали полуденное небо, отбрасывали длинные тени на пологие холмы и спокойные воды Фьорда. Жаркое огненное сердце горело под золотой чешуей. Люд повскакивал с мест. Где-то визжали бабы, хныкали дети, сочно ругались мужики. Звенели оружием, занимая позиции вэринги. Ржали потревоженные лошади, блеяли недоумевающие овцы. Призывал к порядку ярл Тур. А Возгар смотрел: как распрямляются поджатые к телу длинные когти, как скалиться клыкастая пасть, и как карие с золотыми искрами глаза безошибочно находят его в толпе.
Пальцы сами собой выбрали в колчане среди стрел одну единственную заговоренную. Верный лук привычно лег в ладони и натянулась прочная тетива.
Кто-то рядом выкрикнул:
— Смотрите, это Возгар, потомок убийцы ящуров Светозара!
Горькая улыбка искривила губы лучника. Если б только люд узнал правду! Но миру не была нужна правда, как не были Вельрике нужны драконы.
Кругом роптали, удивляясь отчего медлит тот, чьи стрелы всегда находят цель. А он все смотрел на прекрасную в своей первозданной форме драконицу, наследницу сотворивших землю ящеров, единственную, оставшуюся на всем белом свете. Смотрел с любовной горькой тоской на свою жену — янтарную ящерку почти прозрачную на просвет, многократно повторенную и в линиях гор, и в бережных изгибах, горячую как обжигающая в зной колодезная вода и жар натопленной избы для выстуженных морозом костей, часть этого мира — исконную, древнюю, настоящую, волшебную.
Глядел и не мог налюбоваться легкостью движений и гармонией всех стихий — летящего по воздуху огня над бескрайними водами, омывающими землю.
Возгар улыбался, чувствуя текущие по щекам слезы, и медлил. Медлил. Медлил… Позволял Яре насладиться полетом, возможно последним в ее жизни.