Образ богочеловека, трудящегося бок о бок с другими, страдавшего и преследуемого богачами и священниками, полюбился народу, который без колебаний принял эту религию. Бедняки поддерживали и защищали ее всеми силами тела и души. Они не распознали, что вся эта моральная красота обманчива и построена на песке, так как одно и то же существо не может быть и богом и человеком. Бог, выступающий в облике человека, был бы не чем иным, как простым обманщиком, а его земные страдания — чистейшим надувательством. «Только человек может быть человеком». Народ прямодушен и прост, и когда он верит — пусть ошибочно или нет — в какую-нибудь доктрину или в какое-нибудь существо, он всячески поддерживает их.
В первые века христианство было религией несчастных и обездоленных. В быстром распространении христианства и победе его повинен международный пролетариат того времени. Это было действительно массовое, классовое движение. Отсюда — огромный авторитет христианства, несмотря на изъяны, противоречия и лживые утверждения основных его догм.
Церковь же, обязанная своим возвеличением народу, быстро отреклась и отвернулась от него. Она превратилась в реакционную опору государства и после распада Римской империи стала точным слепком с нее. Иисус, настоящий Иисус, и те, кто следовал за ним, были ей чужды. Кровавая история церкви — тяжкое оскорбление для всех верующих.
И вот сегодня грандиозная драма возобновляется. Мир всколыхнула великая идея новой социальной организации и возрождения человечества. Она направлена против существующего чудовищного общественного строя, против алчности и жестокости нынешней Цивилизации, которая проникнута духом распада и разложения; как это было когда-то в античном мире. Идея эта — в руках эксплуатируемых и угнетенных. Она восторжествует под знаком серпа и молота, как некогда восторжествовало христианство под знаком креста.
Но в новом учении нет и намека на идею смерти, этой непоколебимой стены христианского суеверия. Оно опирается не на фантастику и сверхъестественное, не на небеса и смерть, а на торжество разума и жизни, на такие же ясные и четкие законы, какие управляют силами природы.
Вот почему сейчас у человечества в руках все возможности не только для достижения победы, но и для упразднения на будущие времена цепких реакционных режимов, возглавляемых паразитами и их верным, неразлучным союзником: церковью.
Лошадь-шахтер
Перевод А. Кеменовой
Вы приходите с поверхности земли. Там, наверху, вы видели мир, омываемый светом небесным. Камни мостовой в маленьком городке золотятся от солнца, точно плоды. На пороге своего дома хозяйка выколачивает соломенный коврик. Через открытую дверь доносится бульканье — на темной печке, разукрашенной золотыми узорами, в кипящей воде пляшут стручки фасоли. Вяжет старушка, и руки ее, соединяясь, плетут нечто вроде гнезда. Пестрая ватага ребятишек галдит и кричит на все голоса.
А теперь вы в шахте. Пришелец сверху, поглядите же на обитателей подземелья!
— Но я ничего не вижу.
— Подождите немного, привыкнете.
Здесь плохо пахнет. Мы приближаемся к источнику зловония — это какая-то черная масса. Вагонетка? Нет, живое существо. Приглядитесь, и вы узнаете в нем лошадь, настоящую, живую лошадь. Разумеется, у нее нет клички: кто будет ее звать в этой тьме? Зажигаем фонарь и видим, как разбегаются от кормушки крысы. Лошадь никогда не ест своего корма — он слишком грязен.
— Но чем же она жива?
— Никто не знает, ведь она не умеет говорить.
Спит она прямо на рельсах для вагонеток, а под рельсами пастил; стоит на него надавить — и сквозь щели сочится и брызжет вода.
У лошади гноятся ноги. Эту болезнь называют жабой или гнилью. Ее рыхлые копыта действительно похожи на жаб.
От истощения лошадь давно уже потеряла зубы и ослепла, у нее облезла почти вся шкура. И сама она неотделима ог этого грязного болота, от этой вселенской могилы.
Ее обязанность — таскать за собой по рельсам вдоль узкого штрека тяжелую вагонетку с углем. Но без принуждения лошадь не сдвинулась бы с места. Она слишком устала. Весь груз, который она тянула на протяжении своей жизни в шахте, давит на нее и пригибает к земле.
Чтобы заставить лошадь идти, приходится оттягивать безжизненную нижнюю челюсть, привязывать к языку веревку и тащить за нее. Лошадь давно привыкла к боли, но когда у нее начинают вырывать язык, она не выдерживает и подается вперед и тащит вагонетку, ударяясь о стойки крепления, об острые выступы породы, которые задевают у нее за живое мясо. В одном месте кровля штрека нависает так низко, что лошади приходится ползти на коленях. И она ползет, и ее при этом бьют.