Одним из первых новаторские черты романа «Огонь» отметил Стефан Цвейг: «У Барбюса наблюдающее, переживающее «я» удесятеряется и обретает новую цельность: он говорит и пишет не от лица индивидуума, а от имени семнадцати товарищей, которых сто недель совместных страданий в пекле войны спаяли в единое целое»[3]. В «Огне» Барбюс мало пользуется внутренним монологом в обычном понимании: под его пером внутренний монолог становится средством выражения психологии, размышлений, хода мыслей коллектива. Художественные открытия Барбюса и были его вкладом в развитие французской литературы социалистического реализма.
Чтобы предотвратить войну в будущем, люди должны знать, чем была империалистическая война 1914–1913 годов. «Если бы об этом помнили, — говорит один из солдат, — войны больше не было бы!». Отсюда — явное стремление писателя зафиксировать с максимальной точностью картину военных действий. «В художественном произведении, — заметил в беседе с А. В. Луначарским В. И. Ленин, — важно то, что читатель не может сомневаться в правде изображенного. Читатель каждым нервом чувствует, что все именно так происходило, так было прочувствовано, пережито, сказано. Меня у Барбюса это больше всего волнует. Я ведь и раньше знал, что это должно быть приблизительно так, а вот Барбюс мне говорит, что это так и есть. И он все это мне рассказывал с силой убедительности, какая иначе могла бы у меня получиться, только если бы я сам был солдатом этого взвода, сам все это пережил»[4].
Давая роману подзаголовок «Дневник взвода» (первоначально — «Заметки фронтовика»), сам автор ставил «Огонь» в ряд документальных произведений о войне. Описания Барбюса отличаются совершенной точностью. Тому есть немало свидетельств. В конце 1966 года прогрессивная французская общественность торжественно отмечала пятидесятилетие со дня выхода в свет романа «Огонь». Политические деятели, писатели, участники первой мировой войны отправились на места боев, где создавалась книга. К ним подошел человек, который был очевидцем одного из эпизодов, запечатленных в романе. Это эпизод, когда рассказчик и его друг, солдат Потерло, идут по полю, по взрытой снарядами земле. Перед ними одни развалины, а Потерло мечтает о том, как на месте развалин снова возникнет жизнь. Взрыв снаряда, и Потерло падает мертвым… Свидетель смерти Потерло попросил Барбюса, чтобы в книге он не менял имени погибшего. Барбюс так и поступил в точном соответствии с фактами, гибель Потерло описана в главе «Портик» (сохранил автор и имена некоторых других товарищей по взводу).
Не составляет труда проследить фактическую основу многих эпизодов романа. Так, в записной книжке Барбюса упоминается факт посещения окопов журналистами (запись от 27–29 мая 1915 года); в письме жене от 30 мая, коротко рассказав о встрече с журналистами, Барбюс с презрением называет их «окопными туристами»; в книге эпизод приобретает обобщающий смысл. Этот пример говорит и о том, что по своей сути художественный метод Барбюса противостоял натурализму. Точность описаний была для него необходимой ступенью на пути художественного обобщения. Документальный характер повествования и придает «Огню» сегодня, как вчера, неотразимую силу в глазах читателя.
В «Огне» Барбюс поставил главные, кардинальные вопросы XX века, века мировых войн и социалистических революций. Максим Горький, предпославший в 1919 году первому русскому изданию «Огня» известное свое предисловие, дополнил его в 1935 году заключением, в котором подчеркнул актуальность романа перед лицом фашистской угрозы в преддверии второй мировой войны. В годы нацистской оккупации Франции писатели — участники Сопротивления видели в Барбюсе своего предшественника. В том, что «Огонь» нужен людям поныне, сходятся Арагон и Моруа, Гаскар и Вюрмсер, Параф и Гамарра. Жак Дюкло говорит: «Как и все великие творения, это произведение Анри Барбюса не утратило своего значения и по сей день».
От «Огня» путь лежал к «Ясности». Разрушая великий обман, срывая с войны романтические покровы, развенчивая всяческие иллюзии, Барбюс способствовал наступлению ясности в сознании миллионов людей. То было знамением времени: в этом же направлении двигалась и пытливая мысль Ромена Роллана. О том, сколь опасна иллюзия, многоликая, соблазнительная, увлекающая людей на бойню, предупреждал Роллан в сатирическом фарсе «Лилюли» (1919). О человеке, освободившемся из-под власти иллюзий и нашедшем в себе силы взглянуть истине прямо в глаза, говорится в романе Роллана «Клерамбо» (1920). В романе «Жертвоприношение Авраама» (1919) с Ролланом перекликался Раймон Лефевр.