Она не произносила пламенных и многословных речей. Она кратко изложила свою веру, изложила спокойно и ясно и в заключение обратилась к судьям: «Я кончила. Если вы не трусы, осудите меня».
Это величественное зрелище разума и жертвенности исторгло кое у кого крик восторга и изумления, в том числе у Виктора Гюго. Они, стоявшие по ту сторону баррикад, вдруг, как при вспышке молнии, все озаряющей своим светом, поняли героическую и нечеловечески великую простоту и тайну революции. Но потом они отвернулись от нее. И все же судья не осмелился вынести ей смертный приговор, и ее сослали в Новую Каледонию.
Там, на затерянных среди океана островах, лежавших где-то в другом полушарии, прошла долгая, удивительная полоса ее жизни; упорным трудом она изучила «дикарские» наречия и приобщала канаков, живших в рабском, полу-животном состоянии, к идеалам нравственности, человеческого достоинства и свободы. Когда же ее живой, деятельный ум задыхался в жестокой скуке изгнания, она со страстью набрасывалась на естественные науки и даже сделала несколько интересных и ценных открытий.
Потом она возвратилась на родину. Это было время, когда во Франции развивалось рабочее и профсоюзное движение. И хотя она примкнула к анархистам, она ни на минуту не забывала задач подлинной революции, которые определяла так: «Если революция не разрушит до основания старого общества, все придется начинать заново».
Она выступала на политических митингах, волнуя и будя сознание призывами, обращенными к пролетариату: «Если вы хотите, чтобы было у вас место под солнцем, не молите, не просите о нем, а захватывайте его силой». Ее арестовали, таскали по тюрьмам, издевались, оскорбляли. Она долгое время отказывалась принять помилование и приняла его только для того, чтобы поспеть к смертному одру своей нежно любимой матери.
В Лондоне, где она выступала перед массой эксплуатируемых и угнетенных, какой-то изувер стрелял в нее. Она была ранена в голову, но осталась жива. Она взяла под свою защиту виновника неудавшегося покушения и потребовала, чтобы его оправдали. «Он, — заявила Луиза, — не ответствен за свои дурные инстинкты, в его деяниях повинна гнусная пропаганда и растленный режим, направивший руку убийцы».
И снова многие были взволнованы и потрясены. Им снова открылось, до каких высот человечности подымается революция. Но большинство сочло более удобным и благоразумным просто не понять.
Впрочем, понимал ли кто-нибудь до конца эту женщину? Она была слишком великой, чтобы современники могли охватить взором все ее величие. Все те, кто знал ее близко, боготворили, понимали и почитали ее, но свидетели эти бесследно исчезли, потому что они были простые, безвестные люди. Об этой живой жизни осталась лишь легенда.
И только в наши дни во весь рост вырисовывается ее фигура и в трагическом и в обыденном. Она была олицетворенной идеей пролетарской революции, созревшим в битвах призывом к равенству, она предостерегала народ против демагогии буржуа и лже-демократов; у нее был ясный ум и настоящая человеческая доброта — вот почему она открыто говорила: «Только применив насилие, можно разбить цепи. Иного пути нет».
Когда-нибудь позже из белого мрамора изваяют лицо проповедницы, озаренное мыслью и волей, а из черного мрамора — неизменное скромное ее платье. Изваяют изображение той, в ком надежда торжествовала над отчаянием, которая твердо верила в будущее и не сомневалась в том, что оно прекрасно, и которая в революции 1905 года, бывшего годом ее смерти, — увидела предвестие освобождения русского народа.
Но к вящей славе ее служит не только то, что к ней были устремлены чаяния и сердца масс и немногих одиноких провидцев, — ей на долю выпала и другая честь. Я имею в виду бешеную, дикую, грубую ненависть людей Порядка. «Мегера», «поджигательница», «чудище в облике человеческом» — вот какими прозвищами несколько поколений буржуазии оскверняют светлое имя Луизы Мишель.
ПОВЕСТЬ ОБ ИИСУСЕ
С некоторых пор я начал рассказывать своим русским, французским и другим друзьям, — короче говоря, всем друзьям — подлинные истории. «Сюжеты» их взяты прямо из жизни, без сколько-нибудь существенных изменений. Эти маленькие драмы или комедии тесно переплетаются с живой действительностью.
Темой сегодняшнего моего рассказа будет жизнь Иисуса. Многие годы я пытался разглядеть сквозь плотную дымку традиционных мистических измышлений истинное лицо великого пришельца. Я тщательно изучил Священное писание, излагающее его мысли и рассказывающее о нем самом. Глубоко почитая истину, я познакомился с трудами настоящих, здравомыслящих и независимых ученых, которые отыскивали корни христианства, действуя подобно археологам при обширных раскопках Фив и Трои. При своем искреннем уважении к правде, я взял на себя смелость написать Евангелие, которое назову Евангелием восстановления, так как оно восстанавливает правду, возвращая Иисусу его скромную и безмерно огромную роль, а людям — их истинное величие, отнятое у них религией.
Вот что говорит прошлое, слушайте.
В восьмисотом году по римскому летоисчислению — тысяча девятьсот лет назад — в Галилее появился смиренный еврейский пророк.
В свое время мало кто интересовался им. Проповедовал и учил он всего лишь несколько месяцев, а может быть, даже несколько недель. Ни один из римских или еврейских историков, изучавших этот период, так же как ни один из современников Иисуса, даже мельком не упоминает его имени. Иисус питал безграничную ненависть к богачам и иудейским первосвященникам. Жил он среди бедноты, среди рабов и рабынь, среди униженных и угнетенных.
О чем же он говорил им? Он говорил: вся сила в вас самих, небо — бессильно. Нет земных порядков, предписанных небесами. Превыше всего разум человека, только разум повелевает действительностью. Он вселял каждому веру в самого себя. Он даже исцелял больных, внушая им уверенность в выздоровлении. Это было чудом человеческим.
Он сокрушал идолов. Он разрушил абстрактных идолов, вскормленных человеческим воображением и непререкаемыми догматами. Он ниспроверг даже бога — того самого идола, который, несмотря на свое всеобъемлющее величие, был и остался только идолом.
Попутно он разбивал укоренившиеся повсюду расовые и национальные фетиши. Думая о всех людях на земле, он говорил им: ваше спасение зависит только от вас самих. И в этом он был совершенно прав, ибо, когда сплотится и восстанет весь мир голодных и рабов, державная власть будет исходить из недр единого и сильного народа.
Он провозглашал равенство; ведь именно он, как будто предвосхищая появление Ленина, говорил: да будет первый среди вас слугою вашим.
Проповедь справедливости этого человека стесняла и мешала власть имущим и высшей римской администрации, установленной в Палестине, где в наше время роль древних римлян играют англичане (кстати говоря, во многом напоминающие своих предшественников). Иисуса обвинили в заговоре против римского государства, и хотя он в этом был неповинен и не участвовал ни в каких заговорах, римляне все-таки приговорили его к смертной казни. В дальнейшем ходило немало разных разговоров об этом осуждении. Утверждали, что виновниками его смерти были сами евреи. Но мы-то знаем, чего стоят эти разговоры. Ведь в Иудее только Рим располагал правом жизни и смерти. Рим был тогда могущественным аристократическим государством, стражем Порядка, пропитанным ханжеством и лицемерием, в чем удивительно походил на ныне существующие «демократические» установления. Рим бывал презрительно-снисходителен к безобидным мечтателям, но зато был беспощаден к подрывателям существующего строя, который во внутренних делах являлся в сущности своей царством воров, а во внешних — беззастенчивым разбоем. Может быть, евреи и возненавидели Иисуса, и оклеветали его, но, как бы то ни было, смерть он принял от руки предержащих римских властей.