— Вы не чувствовали реальной опасности.
— Тревога-то была. Просто кадры — то есть мы — никуда не годились.
— Я сомневаюсь, что такая деятельность вообще возможна сегодня.
— Нужно попробовать.
— Вот вы и попробовали.
— Ты хорошо сказал: «Вы». — В моей реплике прозвучал упрек.
— Я сразу понял, что это не то.
— А кто мешал тебе включиться в дело, чтобы стало «то»? Вот и присоединился бы. Такой умный и осторожный!
— Вы не хотели кооперироваться.
— Лично я хотел, но был в меньшинстве. Мне доказывали: «Мальчишество!» Объясняли: «Теоретически ошибочно». Чуть ли не безнравственно… Я выглядел опереточным карбонарием среди сибаритов, привыкших к хорошей еде и дорогому табаку. Никому из них не хотелось расставаться с благами, рисковать, выбирать «или-или». Потому их поведение было насквозь двойственным. Все их желание пожить «без презерватива» было привлекательно для них лишь до тех пор, пока не замаячила суровая физиономия генерала. Ты этого испугался?
— Вы сделали замах, но неудачно. Это хуже, лучше бы не делали вовсе. Такие неудачные замахи тормозят развитие общественного движения. Если акция не продумана — это хуже, чем если бы ее вовсе не было. Поэтому я и считаю: лучше бы занимались журналом.
Я вздохнул. Что ответить на это?
— Мне жаль, конечно, что я так бессмысленно угробил свою журналистскую судьбу. Единственное, что утешает — я, как мне кажется, предвидел, чем все кончится.
— Зачем же тянул меня в это дело?
— Думал, включишься, переустроишь.
— Мне с самого начала не понравилось пренебрежение к опасности. Я прошел все это и знаю, во что потом оборачивается пустяк, какой-нибудь разговор, если его фиксируют. А вы? В общем, Володя, эта деятельность отпета!
Я промолчал. Правда глаза колет.
Тихонов решил меня успокоить. Сказал:
— Вообще говоря, то, что произошло с вами, это мелочь. Сколько таких историй было в девятнадцатом веке, в двадцатом. Ординарный случай. Вы — осколки.
— От этого не легче. Что же теперь делать?
— Создавать «маленькие КБ»?
— Что-что?
— Два-три человека, лучше три. И чтобы обязательно серьезные люди.
— Да что сделаешь втроем?
— Происходит окапывание издалека.
— А мне что делать в этих ваших КБ?
— Ты образно мыслишь, хорошо излагаешь, тебя нельзя подключать к чужому замыслу. Попробуй реализоваться на своей ниве. Опиши людей, не замороченных режимом. Тех, кто жаждет что-то изменить. Как складывается их жизнь? Как происходит нравственный надлом? Как начинается падение? Как они меняются? Опиши эти социальные потери, которые несет общество.
— Ты действительно хочешь, чтобы я об этом написал?
— Да. Напиши, как здоровых умом людей сворачивают в бараний рог. Либо их отправляют по этапу, либо они становятся навозом.
— А вместе, значит, у нас ничего не получится?
— Появится книга, покажешь мне, — уклончиво ответил Тихонов.
— Та-к, — протянул я. — Значит, по норам!
Я еще попробовал поагитировать Сашу — не начать ли какое-нибудь новое общее дело? Нет, уволь, ответил он, ни в какие организации он вступать не собирался. И просил передать Клямкину, который не присутствовал при нашем разговоре, чтобы тот всерьез занялся историей социалистической мысли, ибо происходит ее крушение.
— Солженицын идет по пути отталкивания, — наставлял меня Тихонов, — он отвергает все. С водой выплескивает ребенка.
Я ужаснулся: опять! Сколько же можно терять друзей? Как только кто-нибудь из них начинал при мне критиковать моего кумира, через какое-то время наши пути-дорожки расходились. Я попытался прервать разговор, мне не хотелось, чтобы и нашу дружбу с Сашей постигла та же участь.
— Да Солженицын, — воскликнул я, — просто говорит: дайте мне социализм, который был бы примером! Такого нет в природе.
Но я только подлил масла в огонь.
— Там, где он правдив, как художник, — перебил меня Тихонов, — у меня вопросов нет. А вот его политические взгляды, когда он начинает защищать монархическое христианское государство либо буржуазную демократию и говорит: откажитесь от марксизма, потому что он себя не оправдал, — такой Солженицын меня не устраивает, мне с таким идеологом не по пути.
Помнит ли мой друг эту нашу беседу? Если помнит, то поймет: из песни слова не выкинешь — и не обидится на меня. Я говорю это в расчете на то, что взгляды Тихонова под влиянием исторических перемен в Отечестве претерпели некоторые изменения. А если нет? Если по-прежнему — социалистический выбор и «нет» буржуазной демократии, если все еще не по пути с Солженицыным, тогда тем более какие же обиды. Каждый при своем интересе.