Лаконично закончила — как отчет:
— Шесть школ обслуживаем. Горячее питание. Почти стопроцентный охват. Была недавно комиссия. Понравилось! — уточнила Лапшина.
Мы сидели с Ябровым у приоткрытой двери. Моряк молчал. За дверью изредка возникал какой-то шум, кто-то проходил, мелькали белые халаты. То одна девица с подносом шмыгнет в соседнюю комнату, то другая. Лапшина оглядывалась, заметно нервничая. Наконец, наступил, как видно, ответственный момент. Разгоряченная официантка, румяная, принаряженная, с подносом, на котором дымились парком зразы под шубой жареного лука и стоял графинчик с водкой, влетела к нам и прямо к Лапшиной за указаниями.
— Таисия Варфоломеевна…!
Но та махнула рукой — прочь! Коротко сказала:
— Неси! Сама обслуживай… И к нам с улыбкой:
— Так о чем я рассказывала?..
— Мы вас отвлекаем, Таисия Варфоломеевна? У вас гости?
Бедная Лапшина! Всю жизнь между прилавком и задней комнаткой, где управлялась в основном сама, обслуживая местную власть. Вот и теперь в прошмыгнувшей тени Ябров узнал местного кагебиста. Все тут побывали. И писатели. И их герои. Как-то и мы с Немченко получили у Лапшиной дефицитное в ту пору пиво — целое ведро нам подняли из подвала на грузовом лифте. Гарий был большой охотник до пива.
— Вы пообедаете? — спросила Лапшина неуверенно.
Я посмотрел на Яброва, но тот решительно взялся за плащ.
— Спасибо, Таисия Варфоломеевна, — сказал я. — Мы сыты.
— Ну, может, пивка по стаканчику?
— Да нет, спасибо! — отрезал Ябров.
Ну вот, подумал я, обидели женщину.
Посмотрел на широкую спину морячка. Понятно: честь дороже. Ладно, будем уважать выбор человека. Где-то он теперь плавает?..
10Работая в «Металлургстрое», мы развлекали себя розыгрышами и мистификациями.
Очередной нашей мишенью стал поэт Василий Журавлев, создатель монументальных полотен о советской действительности. Однажды под рубрикой «Лирические строки» мы пожелали доброго пути его однофамильцу, простому пареньку и — как ни странно — тоже Василию. Так и написали: «Сегодня мы выносим на суд читателей стихи молодого железобетонщика Василия Журавлева».
Придумали ему биографию.
«Родился он в 1937 году в Хакасии. Окончил школу, отслужил. Работал сапожником, но потом жажда нового, неизведанного, собрала его в путь-дорогу… Писать Василий начал уже здесь, на Запсибе. Мечтает поступить в литературный институт. Его стихи подкупают непосредственностью чувств. Правда, зачастую они подражательны. В них чувствуется влияние поэзии его однофамильца, большого советского поэта Василия Журавлева, автора поэм „Енисейская новь“ и „Весна коммунизма“. Но впереди — годы упорной учебы. Доброго тебе пути, Василий!»
Предпослав прозрачное напутствие нашему фантому, особо обратив внимание на год его рождения и на влияние на его стихи его маститого однофамильца, мы предложили на суд читателей такое стихотворение.
Наш народ Упорно идет вперед. Сегодня бетонщик я — Завтра на Марс полечу. Любое дело Мне по плечу. Вижу: работать идут Шеренгой мои друзья. Мы — вдохновенный труд. Все мы — одна семья. Первый колышек забивал Здесь старший товарищ мой. Сегодня он в рядах запевал. И мне говорит он: — Пой!Нам показалось этого мало. Не достаточно убедительно просматривалась связь с поэзией однофамильца. Тогда мы создали еще один шедевр железобетонщика Василия Журавлева.
Молчаливы и грубы Красноярские «Столбы». Чу! То ль песня, то ли плач?.. Под сосной сидит косач. Даже птицам не до сна — Разлилась кругом весна. Вдалеке во всей красе — развесенний Енисей. А над ним горят огни — Это ночи, это — дни. Это — новая весна. К ней шагает вся страна… Молчаливы и грубы Красноярские «Столбы».Вот теперь, подумали мы, достаточно.
Бдительный Шамин ничего не заметил, никакого подвоха. Но обиднее всего было то, что и московский классик молчал — наверное, ему понравились стихи молодого железобетонщика 1937 года рождения (а мы постарались, чтобы газету Журавлеву доставили).
Владимир Леонович, автор мистификации, загрустил и, уже всерьез, написал мрачное послание, которое я храню с его автографом.
Как в сказке, Чересчур зловеще зло прошлых лет. Оно — как диво… Куда реальнее и резче сегодняшние рецидивы и скромные переизданья того, что низменно и подло. Малейшие напоминанья больней того, о чем мы помним. Они подтекста и значенья исполнены… Крепись, художник: новейших зол предощущенье — вот что воистину безбожно!