— Отпустил?
— Так живую до половины и ободрал, пока сдохла. Обдирает, а сам матерится: «Нэ дам! Моя лыса!»
— Так и не дал?
— Не дал. Ему за лису пороху отвесили, дроби. Одной муки только двадцать пять килограммов дали. В те-то времена, в войну…
— Признайся, Степан, а тот второй мужик, не ты ли это был?
Степан посмотрел нам меня, помолчал. Полез за табаком с газетой.
— Нет… Я был на фронте.
Я подумал: фронт фронтом, однако… Но не стал смущать старика. Перевел разговор на тему войны, тем более мы ее вспомнили.
Да лучше бы не вспоминали…
— Однажды пошли мы трое в разведку, — рассказывал Степан, покуривая. — Идем лесом. Слышим кричит женщина, просит помочь. Стали стороной подкрадываться. Видим — трое немцев двух наших девушек терзают. Одной пальцы на руках и на ногах поотрезали, а другой руки гвоздями к лесине пришили, то есть распяли… Один мужик у нас нож кидал здорово. Он часового немца издаля просадил беззвучно, остальных мы живьем взяли. Гвозди выдергивать стали, а они их по самую шляпку вогнали, не вытянешь. Пришлось шляпку сквозь ладонь прорывать. Так два гвоздя в березках и остались… Когда шли обратно, девушек немцы несли на плащ-палатках.
Я слушал Степана. Картина — пострашнее ободранной лисы. Хотя, в сущности, невелика разница.
Сколько лет было тогда Степану? Лет тридцать пять или сорок… Опытный таежник. Подходящий для разведки. Однако и ему изменила удача. Попал в плен и остаток войны провел в лагере. Освободили его американцы.
— А почему ты, Степан, вернулся? Ведь многие тогда уехали с американцами. И ты мог бы?
— Мог… Но, вообще-то, не мог. Мы быка купили. А куда с быком на самолет!
— Каким быком? Откуда в лагере для военнопленных бык?
— У немцев купили. Ходили за ним в их деревню. Я, правда, не ходил, пятнадцатый день не вставал, лежал в лагере. Ребята ходили. Через старосту договорились с хозяином — он сперва не хотел продавать, а староста ему говорит: «Бери марки пока дают, а то и так быка заберут. Их победа». Но мы по-честному, купили. За сколько сказал… А бык ха-ароший был. Здааровый! Сытый. Наш наверное. У немцев больше рябые, а этот красного цвета. Угнанный… Куда же мы в Америку с быком? Мы его — на мясо. Подхарчились — да домой.
— А как тебе американцы?
— Ничего… Не пойму только, почему они такой белый хлеб едят. Страсть белый! И нет у них этого порядку: офицеры отдельно, солдаты отдельно. Все вместе садуть за стол и давай!
— Так у них двести лет демократия!
— А у нас чево?
— У нас? У нас — сам знаешь.
— Да-а, — протянул Степан. — Глаза людям глиной-то не замажешь.
14Степан пристроил для меня около моей кровати стол. Принес широкую кедровую доску. Ее одной хватило, чтобы разместиться мне с моими бумажками.
Кедр красивое дерево. Ни одного сучка. И отстрогал Степан так, что кажется вот-вот выступит сок.
Его младшая дочка Ларка крутится рядом.
— Ты до скольки можешь считать? — спрашивает меня.
— До миллиона.
— А я только до ста. Ну, посчитай до миллиона.
— На столе лежит лимон, вот тебе и миллион!
Засмеялась.
— А наша Людка на кого учится, знаешь?
— На повара.
— А кто тебе сказал?
— Сам догадался.
— А Нюрка на кого учится?
— Не знаю.
— Она ни на кого не учится. Она у нас невеста. У ней Колька и Мишка есть.
Из кухни крикнула мать: «Ларка, не мешай!»
— А можно я свет выключу?
— Выключай.
— Нет, не буду. Пиши. Я смотреть буду. А где наша Людка живет?
— В Прокопьевске.
— А кто тебе сказал? — Ларка вскинула белесые брови.
— Никто.
— Так не бывает. Значит, ты тоже ее жених.
— Я не жених, Ларка. Я сам не знаю, кто я.
— Да, да, да… Я знаю. Жених!.. А что трактор ездит взад-вперед?
— Значит, ему надо.
— Я знаю, калымит.
— Ну, ты даешь, Ларка! Ты больше меня знаешь.
Я выглянул в окошко. Трактор тащил сено Агнюшке во двор. В кабине сидело двое. Кроме бульдозериста Сашки-блатного еще молчаливый малый, моторист с дизеля.
Я вспомнил, как мы вчера по случаю отсутствия Бенюха засиделись в будке, только что отстроенной, раздавили две бутылки. Откуда достали? Наверное, у той же Агнюшки.
Степан ушел домой, а мы сидели в полутьме, травили баланду. Блатной рассказывал про свое очередное приключение. Врал, наверное, но складно.
— Сперва мы с ней поболтали, — докладывал нам Сашка. — Я говорю: «Что-то я вас тут не видел…» А сам молчу, что мы две недели назад приехали. Потом говорю: «Что-то я замерз. Полезли в кабину погреемся». Она мнется, а я тащу. Она говорит: «Там грязно». А я говорю: «Чисто». Мне бы ее только в бульдозер затащить, там я ее прижму — куда денется?