Долго ли скроить из рубахи флаг? Наоборот — было бы сложнее.
Через двадцать минут все было готово. В наш лагерь, расположившийся на опушке, отправились втроем — Ларка запрыгала с нами.
Из будки, как сонные котята, жмурясь от яркого весеннего солнца, выползали монтажники. Закончился перекур с дремотой.
Узнав, в чем дело, Гордиенко вызвался лезть на елку. Ее облюбовали и он полез.
Мы стояли внизу, задрав головы. Смотрели на флажок над зеленой еловой макушкой, крошечный на такой высоте. Да и в натуре он был невелик — Степан был щупловат.
Смотрели бессмысленно. Одна лишь Ларка счастливо улыбалась, закрыв один глаз от солнечных лучей. Камбала тоже смотрел одним глазом, другого у него не было.
— Дураки, — произнес он, — рубаху испортили.
А утром на следующий день приехал Бенюх. Привез хлеб и письма.
Походил туда-сюда мрачный. Собрал бригаду. Объявил, что не хватает трех рулонов толи.
Послали за стариком-шорцем, нашим сторожем. Тот прибежал, испуганный.
Бенюх упер в шорца взгляд из-под лохматых бровей. Тот задрожал и замотал головой.
Прораб без труда выяснил, что ночью дед замерз и ушел из будки спать к своей бабке.
— Продал? — допытывался Бенюх.
— Не продавал я! — клялся дед.
— Сколько было рулонов?
— Не знаю. Не считал.
Мы стояли рядом, посмеивались. Нарочно не считал! Нам было весело. Кому она нужна, толь-то? Надо — ее еще привезут — тысячи рулонов! Нам было просто смешно. Пропил дед. Эх, дед, ах, дед!
— Бабке-то поднес? — смеялся «блатной». И хлопал шорца по плечу, подмигивая.
Наконец, Бенюх сказал старику:
— Садись, едем искать.
Через час они вернулись какие-то странные.
Оказалось, что толь сперли второй бульдозерист по имени Слава, который возил с собою в кабине книжки, учился где-то, и голубоглазый моторист с дизеля с улыбкой киноактера — у него были красивые, чуть скошенные зубы. Сперли и продали, конечно, Агнюшке — за самогон. Его мы и пили в будке накануне.
Бенюх кипел, как медный самовар. Распарился, раскраснелся. Ему, с его кузнецкстроевскими замашками, такая простота нравов была не по нутру. Но не судить же за три рулона!
Плюнул, отматерил. Сказал, что вычтет из зарплаты. На этом инцидент был исчерпан.
Так мы справили день рождения вождя мирового пролетариата. Простенько и со вкусом.
15Весной я почувствовал, что такое жить в тайге.
Вскрывшаяся речушка, которую мы подо льдом и снегом не замечали, превратилась в свирепую тигрицу. Со всех сторон в нее обрушивались потоки талых вод. Захлебываясь от восторга, она несла их своей царице — полноводной Томи. А та — еще куда-то. В Обь. Щепки, которые мы тут настрогали, могли запросто оказаться в Ледовитом океане. Это будило воображение.
А проза жизни со всей прямотой говорила нам, что мы отрезаны от внешнего мира — от Запсиба, который столько раз упоминали всуе. Теперь материнская пуповина оборвалась. Мы оказались предоставленными сами себе. Могли сколько угодно наслаждаться красотою меняющейся тайги. Вот только резервы таяли. Пора было позаботиться о пропитании.
Деревня же давно голодала. Мясные запасы иссякли. Степан все настойчивее поговаривал об охоте.
— Эх, — вздыхал он. — Лося бы завалить!
Однажды я взял с собою его Соболя и пошел в тайгу, держась опушки. Уже с неделю, как я стрелял дроздов.
Дрозд, между прочим, считался одним из самых лакомых блюд при дворе римского императора Лукула. А русские крестьяне ловили их сотнями в силки и доставляли господам к столу. Дрозд — единственная прыгающая дичь. Напоминает воробья и потому вводит в заблуждение.
Я бы не занялся охотой ради потехи. Но Бенюх не ехал. Дороги наладятся не скоро.
За утро я набивал из своей мелкокалиберной винтовки штук десять. Получался отличный супок.
У дрозда мяса — одна грудка. И на любителя — косточки пососать.
В тот день, попросив у Степана его лайку, я пошел с надеждой на более серьезную добычу.
Поначалу мельтешили одни дрозды. Перелетали по кругу с ветки на ветку. Их трудно стрелять. Надо быстро прицелиться, не дать себе подождать лишней секунды. Иначе дрозд вспорхнет, перелетит на другую ветку, ищи его потом в зарослях, выглядывай.
Но сегодня дрозды меня не занимали.
Я шел, углубляясь в тайгу. Вдруг среди молодой листвы, метрах в двадцати я увидел, как по широкой ветке, почти у самой земли, неторопливо передвигая лапами, шествовало что-то огромное — так мне почудилось, лохматое. Передо мной явилось такое диво, что я остолбенел.