Я согласился на оставленные мне десять процентов.
Понимая бессмысленность поездки, я все-таки отправился на улицу Врубеля, у Сокола, нашел четырехэтажный роскошный особняк, взялся за ручку массивной двери — в виде вытянутой сверкающей бронзовой руки, этакого перла безвкусицы, потянул ее на себя и вошел в холл.
Внутри — так же добротно, как и снаружи. Охранники, не менее пяти человек, преградили мне дорогу, четверо навстречу, один остался за компьютером. Долго с удивлением разглядывали меня, не веря, что я пришел к самому Яковлеву. Сверялись с компьютером — все точно, пропуск заказан к «самому». Но что же ты, спросили меня, за сорок пять минут приперся? А что делать? Я не рассчитал. Так трамвай привез. Не на улице же мерзнуть! На дворе зима. Предложил: давайте я тут подожду, посижу где-нибудь. Но у дверей и стула не было. Пришлось одному охраннику подниматься со мною наверх, провожать меня до кабинета Яковлева. Вот тут, кивнул он мне на кожаный диван, сиди и жди.
Я разделся и пошел побродить по коридору. Едва не расшиб лоб о стеклянную дверь, приняв ее за проем в стене. За дверью — компьютер на компьютере. На стенах просторных холлов — полотна абстрактной живописи. Не малых денег стоит! — отметил я. А сидят спокойно, без напряга. Ходят туда-сюда, без спешки. Никаких нервов, бурления, фонтанирования или наших эмоций. Солидно и чуть сонливо. А говорят, что у них потогонная система. Хотел бы я тут работать.
Заглянул в туалет. Очень приятная контора!
Но пора под дверь к Яковлеву. Только успел устроиться на кожаном диване, сбоку от необъятных размеров стола секретарши, как за открытой в кабинет дверью послышалось шевеление и показался мальчик с милой улыбкой на лице, стройный, прямой, в добротном сером костюме-тройке, аккуратно подстриженный, приветливо посмотрел прямо на меня, как будто всю жизнь ждал нашей встречи. Я без труда узнал в нем Володю Яковлева, хотя никогда его не видел. Он был поразительно похож на своего отца — на Егора. Но в миниатюре. Тоньше, изящнее и, конечно, моложе.
Яковлев пропустил меня вперед и вошел в кабинет следом за мной. Он перекусывал, я его побеспокоил. Он попросил извинения, я кивнул, он допил чай, доел кусочек банана, одновременно проглядывая листочек, который я ему передал.
Нет, моим надеждам не суждено было сбыться. В какую-то минуту я подумал, что сейчас мне повезет — вот человек, которого я жду.
Не повезло!
Не перспективно Что-то еще сказал мне ровесник моего сына. Грустно было слушать, но спасибо — ответил не грубо. Ответил тихо, так тихо, что я еле расслышал. Мой собеседник не заботился, услышат ли его.
Я вышел. Тут же, на этаже, в специально отгороженном пространстве, набросил свою куртку и пошел к лестнице, ведущей вниз. А следом вышел Яковлев и, почти одновременно со мной, стал подниматься по пролету, но — вверх, в свой собственный кабинет, а здесь было казенное помещение для приемов. Так мы направлялись, каждый своей дорогой, один спускаясь, другой поднимаясь, я видел его прямую спину, а он мою, сутулую, нет. Стройный, он ровно, пружинисто нес свое изящное тело. Я не видел его лица, но мне казалось, что он все так же улыбается. Потому что это был абсолютно счастливый человек. Если можно ощущать себя удачливым, без всяких оговорок, существом, то я такого человека встретил — это Володя Яковлев, глава издательского дома «Коммерсантъ».
А может быть, моя обида неуместна? В конечном счете, не мы ли старались ради людей, вроде Яковлева, твердых, как их твердый знак, чтобы они могли свободно упражняться в предприимчивости? И если они говорят: «Не перспективно» — значит, так оно и есть. Да и кто знает, доживи мой сын до нынешних дней, может, и он разместился бы где-то поблизости, на таком же этаже, и сказал бы мне: «Отец, успокойся, другое время».
Но вряд ли.
И все равно — тошно на душе.
Я опять прошел мимо охраны, толкнул дверь с бронзовой ручкой-рукой. Золотая кисть проплыла четверть круга. Вернулась на место, заперла дверь, за которой в крепко свитом гнезде поселились прожорливые птенцы — победители. Они не считали себя ущербным потомством, которое и само будет производить проигравших победителей. Они даже не поняли бы, о каком «проигрыше» я толкую. Вот когда счастливчик Яковлев, сделавший блистательную карьеру, будто бы проиграл в Монте-Карло миллион долларов (прекрасный образец новых мифов в духе времени, в нашу пору сочинялись другие мифы, в том числе и о Егоре, его отце) — это проигрыш! Это им понятно! Потому и продает кое-какие свои подразделения издательского дома и новых проектов не затевает. А «материя», о которой я веду речь, она ведь не материальна и, значит, не совместима с бизнесом.
Те, к кому я стучался в двери, или о ком только подумал, не помышляя даже проникнуть в их терема, будут судить о Времени, как апостолы. Да и судят уже. Это естественно. На то они и апостолы, чтобы толковать нам Истину с апломбом. Одного такого я недавно наблюдал на экране — разбросав в кресле холеное тело, выставив грудь с цветастым галстуком, снисходительно улыбаясь на звоночки в студию, Лева Гущин вспоминал свою службу в «Огоньке», объяснял, почему ушел, в чем разошелся с Борисом Абрамовичем — вот только почему в таком жалком виде оставил журнал, не сообщил. О различии между прежней, партийной, властью и нынешней — сказал, о том, что так много бестолковых людей, не способных заработать семье кусок хлеба, посожалел. И даже о содержании своего денежного кармана намекнул. И о том, как собирается поднимать с пола рухнувшие издания. Но почему журнал «Огонек» убил, промолчал.
Толкователей будет много. Тем настойчивее советую читателю: запасайтесь собственной точкой зрения. Да и мои записки не воспринимайте как Евангелие от «Огонька». Читайте и сомневайтесь.
На трамвайной остановке тетки с холщевыми сумками, набитыми пустыми бутылками, негромко переругивались, ждали, как и я, трамвая. Пенсионер нервно ходил туда-сюда. Мимо пронесся разрисованный сигаретными ковбоями троллейбус. Все мы дружно отпрыгнули в сторону, чтобы не обрызгал.
Когда работа над книгой была почти закончена, я позвонил младшему Клямкину. Старший собирался в Японию, получив «грант», учил японский язык, он вообще оказался способным к языкам. Младший, Сергей, осваивал, как параллельный мир, сферу общественной жизни, он организовал движение «Союз домовладельцев» и газету при нем — «Российский домовладелец». Повторял библейское: «Нет эллинов и иудеев! Нет коммунистов и демократов. Все мы соседи», — и в разговоре со мной на редкость умело демонстрировал сходство взглядов и готовность сотрудничать представителей враждующих партий, стоило погрузить их в конкретную среду. Наверное, это было увлекательное зрелище: наблюдать, как нетерпимые друг к другу политики вдруг преображаются и, как волы, вместе тянут одну телегу. Но мне Сергей нужен был по другому поводу — как хороший профессиональный журналист. Он приехал, забрал рукопись. И вот должен был ее вернуть. Я ждал с нетерпением. Как-никак — мой первый читатель.
Разговор наш состоялся 15 мая, в день рождения его жены Тони. Она умерла три года назад. Умирала она в страшных муках. Сергей метался в поисках способа облегчить ее страдания. Испробовал все. Наконец, обратился к Аллану Чумаку.
Тот приехал. Сергей рассказывает: чудо совершилось у него на глазах. Нет, Чумак не спас жену, но тяжелейшие боли отступили. Сергей сидел и держал руку жены. Стоило «включиться» Чумаку — приезжал ли он, звонил ли по телефону, советуя Сергею, что нужно делать, — боль уходила.
Так продолжалось несколько дней, пока человек пребывал между жизнью и смертью. В конце концов жизнь уступила.
Сергей благодарен Аллану за поддержку, но у него осталось сомнение, правильно ли он поступил, позвав его на помощь.
— Все на Земле от Бога, — сказал Сергей, — И дар Чумака тоже, так ведь? Он научил меня буквально, а не в переносном смысле чувствовать душу человека. Или назови ее биополем. Как она уходит и возвращается. И я это, веришь ли, чувствовал, смотря на умирающую жену, как душа ее уходит, а потом возвращается. Я уже почти мог помогать ей вернуться. Но ненадолго. А Чумак? О нем масса противоречивых мнений. Не мне рассказывать тебе. Ты написал о нем книгу, пытался понять эту личность. В моем конкретном случае — он поступил благородно и бескорыстно, денег с меня не взял, откликнулся сразу. Я обратился к нему, движимый чувством любви к жене, а Бог — это любовь. Поэтому, наверное, я правильно поступил, но я не крещенный, может быть, мне не все здесь понятно.