Боже мой! Боже!
Мы были на волосок от гибели. Подумать только… Смерть носилась уже над нами… Боже мой, благодарю Тебя!
Благодарю за то, что Ты дал мне такую Золотую, молитвы которой за ее глупого Огонька доходят до Тебя…
И за то, что я умею плавать, как рыба. И за то, что никогда не теряю присутствия духа! За все! За все благодарю Тебя!
Сейчас я лежу в постели, растертая спиртом, с целой массою теплых одеял на ногах и груди, и вожу дрожащей рукою карандашом по этим страницам. Когда они придут сюда снова, я спрячу мой дневник с карандашом под подушку, вот и все… А пока… пока я могу занести весь этот ужасный случай на его страницы.
Утром малютки пристали ко мне, говоря, что я их обманула.
— Обещали пойти с нами на море кататься на коньках, а сама… Хорош Огонек, нечего сказать! Три праздника подряд пропустил!
— Ах вы глупышки! А вы видели море, каково оно сейчас?
— Нет.
Я потащила их в бельведер.
— Глупышки мои, глупышки! Смотрите!
Из окна бельведера оно видно как на ладони. У берега на полверсты лед еще крепок и по нему можно ходить и ездить, а там дальше синяя, огромная, темная и красивая масса воды. По ней, как белые медведи, плавают большие и маленькие куски льда. Льдины и льдинки, стремящиеся куда-то вдаль по этому огромному водному пространству, сталкивающиеся друг с другом и снова бегущие куда-то вперед.
— Ах, как красиво! Идем туда!
Казя, стремительная во всем, бросилась сломя голову одеваться.
— Но что скажет Маргарита Викторовна? — слабо запротестовала я.
— Но ведь мы же не одни будем, а со старшей воспитанницей, — вставила свое слово и тихая, покорная Адочка.
— Ну ладно! Попадет мне, а не вам! Ступайте погулять по берегу со мною.
Сегодня воскресенье. День теплый, и наши его проводят в саду — помогают расчищать дорожки от талого снега Ирме, раскидывают запоздалый сугроб. Мы оделись так быстро, как только могли, в теплое платье и вышли из дому. Полверсты до берега миновали в две минуты, бегом, изображая тройку, я — посредине, малютки по бокам. Прилетели на берег как бешеные. Б-р-р! Здесь было далеко не так тепло, как наверху, у замка. Ветер дул в лицо сердитый, угрюмый, совсем не весенний ветер.
— Как странно, — щебетала Казя, как странно, поглядите, Огонек, здесь лед такой толстый и крепкий а там дальше… Адочка ты не боишься добежать со мной до самой воды. — И прежде, нежели девочка успела ответить что-либо, с веселым беззаботным смехом маленькая Заржецкая вырвала из моей руки свою и опрометью бросилась бежать по льду туда, навстречу зловеще синеющей полосе моря.
— Казя! Назад! Безумная этакая! Назад, приказываю я тебе! — кричала я что было мочи, зная отлично, что чем дальше было от берега, тем тоньше и ненадежнее был весенний лед.
— Вернись! Казик, вернись! — присоединила к моему свой слабенький голос и Адочка.
Но увы! Наши голоса, заглушенные ветром, не доходили до назначения. Казя мчалась, как дикая лошадка, почуявшая волю, изредка оборачивала свое разгоревшееся лукаво-смеющееся лицо в нашу сторону, манила нас за собой и снова бежала вперед.
"Разумеется, она легка, как серна, а все же нельзя вполне надеяться на обманчивую крепость льда", — вихрем кружила в моей голове тревожная мысль.
— Казя! Вернись или… или я знать тебя не захочу, негодная девчонка! — крикнула я так громко, как только могла. Но опять ветер унес мои слова и развеял по морю, как былинки.
Тогда я обратилась к оставшейся второй малютке:
— Адочка, будь благоразумна, дитя, вернись обратно и подожди меня на берегу! Я должна догнать и привести Казю во что бы то ни стало!
Я говорила спокойно, настолько спокойно, как могла, но, очевидно, лицо мое не могло скрыть обуревавшей меня тревоги, потому что моя маленькая спутница вдруг схватила меня за руку обеими руками, и лицо ее стало белее белой шапочки на ее голове.
— Нет, нет, и я с вами, Огонек! И я с вами… Мы вместе побежим догонять Казю… Иначе… я не хочу! Не хочу!
И прежде, нежели я успела удержать ее, она бросилась вперед, вслед за подругой.
— Казя! Остановись! Остановись, Казя! — кричала она, чуть не плача, инстинктом почувствовав опасность.
Но та по-прежнему бежала да бежала там, далеко впереди.
Я кинулась за ними. Меньше всего я думала о возможности опасности в эти минуты. Я боялась, однако, что мне не успеть догнать Казю, что девочка уже близка к тому месту, где лед, должно быть, много слабее, чем у берега, и…
И я не бежала теперь, а уже летела, неслась, как на крыльях.
Разумеется, мои ноги много быстрее, нежели их. В несколько секунд я обогнала Адочку и теперь уже почти достигала упрямицу Казю.