Перед кошачьими глазами предстало нечто, напоминавшее совсем крохотное пушистое облачко, что парит в густой синеве неба, когда за окном пляшет теплое солнце. Только облачко это не было ни белым, ни пушистым, а сверкало пестрыми брызгами, переливалось густыми цветами, как каменья в дорогих украшениях, в которые хозяйка так любила наряжаться перед тем, как выйти из дому.
Облачко вдруг чихнуло, и тонкий звон, подобно бьющемуся хрусталю, разлетелся во все стороны мерцающей крошкой.
Сириус в недоумении нахмурился пуще прежнего и пробурчал, растягивая слова:
– Так-так, а что бы это значило? – а облачко вдруг встрепенулось, вздрогнуло и перестало светиться. Превратилось в маленькую звездочку, в крохотный огонек, от которого не веяло ни теплом, ни дымом.
– А что бы это значило? – тончайшим перезвоном повторило оно, и кошачьи глаза наполнились искренним недоумением.
Сириус прижал уши и несколько раз моргнул в надежде, что иллюзия бесследно испарится. Но малыш и не думал пропадать, и кот чувствовал, будто незваный гость смотрит ему в самую душу своими невидимыми ясными глазками.
– А что это ты такое? – наконец спросил кот, продолжая боязливо жаться к полу.
– А что это я такое? – вторил огонек и закружился на месте бледной вспышкой.
Сириус склонил голову на бок, затем на другой; поднялся и уселся напротив таинственного облачка.
– А что это ТЫ такое? – вдруг прозвенел голосок, и Сириус сначала даже не понял, что обращаются к нему.
– Я? Понятное дело – кот, – ответил он и в подтверждение важно дернул хвостом.
– И я – кот, – повторил малыш, и его тихий смех отразился глухим перешептыванием стеклянных игрушек на еловых ветках.
– Уж нет! – фыркнул Сириус. – Какой из тебя кот? Хвоста у тебя нет, клыков и шерсти – тоже. Да и где это видано, чтобы коты выпадали светом из елочных игрушек?
– А кто же я? – как-то раздосадовано спросил малыш, и его тонкий голос прозвучал протяжно и пискляво.
– Ты?.. – Сириус задумался – Я, разумеется, мало сведущ в подобных чудесах, но думается мне, что ты – мелкое облако, сорвавшееся с неба. Или, может, огонек, как вон те ребята, – и кот кивнул на догорающие на каминной полке свечи.
– Огонек! Огонек! – оживившись, повторил голосок, и свечение его стало едва ярче.
Сириус вдруг поднялся, вальяжно обошел малыша вокруг, присматриваясь и принюхиваясь, и добавил:
– Только вот ты на них не очень-то похож.
– Почему это? – удивился Огонек и задребезжал: – Они – огоньки и я – Огонек.
– Да только другой ты. Они – кусачие и совсем не дружелюбные. А ты – какой-то особенный, – Сириус снова выгнул шею: – Только вот не пойму я никак, что в тебе странного.
– Огонек! Огонек! – требовательно зазвенело облачко, и Сириус тяжело выдохнул.
Подумал еще немного, и вдруг в его наполненных теплым медом глазах промелькнула идея.
– А давай у них и спросим! – предложил кот. – Не оставлять же тебя здесь, среди осколков. Если ты такой же, как они, то кто-то тебя и приютит на свой фитиль. Уж своих они обижать не станут.
Огонек согласно взвился в воздух.
– Забирайся на меня, малыш, – подозвал Сириус и пригнулся на лапах, позволяя Огонечку вспорхнуть себе на холку. – Только не свети так ярко, мне в полумраке передвигаться быстрее и приятнее.
Малыш ничего не ответил, потускнел как смог и притаился среди густой кошачьей шерсти.
Сириус в несколько ловких прыжков пересек зал, запрыгнул на кресло, с него – на каминную полку и боязливо подкрался к цветным свечам.
Воск неторопливо плавился крупными каплями, источая густой аромат смущенных лавровых листьев и приторного цитруса. Пламя ритмично дрожало на ссутулившихся фитилях, но от кошачьего прыжка огни вдруг волнами заиграли из стороны в сторону и недовольно забубнили, заворчали треском и шипением.
– Ну вот, – тихо проурчал Сириус, прижимая уши, – можешь познакомиться со своими друзьями.
Огонек осторожно сполз с кошачьей спины и подплыл к самой низкой, самой сгорбленной свече. Смущенно покосился на нее, затем оглянулся на кота, что подбадривающе улыбнулся.
– Огонек… – представился малыш и замер в ожидании ответа.
Старая свеча вдруг хрипло усмехнулась и сгорбилась еще сильнее, отчего пепел ссыпался с ее фитиля прямо в горячий воск.
– Не горишь, – скрипящим голосом ответила она. – Где же это видано, чтобы «Огонек» и не горел?
– А я могу! Могу гореть! – взбодрился малыш и засиял вдруг так ярко алмазными гранями, что даже свечи померкли в его мерцании.
– Прекрати-и! – закряхтела старая свеча, и Огонек покорно померк. – Что же, поди ближе к моему пламени. Посмотрим, может, ты гореть будешь, коли светить не умеешь как положено.