Она имела в виду купца Богатикова, который уже несколько раз приходил к Брыкину шептаться насчет обмена. («Ни в коем случае не меняйтесь,– говорил Виктор.– У него могила сырая, и в стенах земляные жабы живут».)
Про дела душевные профессорша рассуждала подолгу. Оказывается, самая большая душа на кладбище была у какой-то гимназистки – размером примерно с металлический рубль и такая же круглая, но, по словам Веры Эдуардовны, не было в этом ничего, кроме банальщины и абсолютного отсутствия вкуса. Лично ей, Вере Эдуардовне, нравились у женщин строгие и скромные очертания души, а у мужчин – души ярко-красные и немного вытянутые. У профессора, возможно, излишне темновата, но, учитывая его возраст…
Надо сказать, с профессорской душой после смерти произошла странная метаморфоза: он излечился от тяжкого речевого недуга. Дело в том, что года за три до войны профессор ни с того ни с сего начал заикаться. Что-либо разобрать в его лекциях стало практически невозможно, и в институте поговаривали даже, что Энну придется оставить кафедру. Но все обошлось, и профессор еще целых десять лет трудился на благо науки, хотя, конечно, о переезде в Ленинград не могло быть и речи. Теперь же профессорская душа разговаривала без малейшего намека на заикание. И эта ирония судьбы вызывала у Веры Эдуардовны тайную неприязнь к мужу.
Раза два заявлялся сиплый с каким-то другом, который, когда говорили про водку, чмокал губами и ругался, но тихо, интеллигентно. Вдоволь наругавшись, они уходили, растравляя друг друга по пути разговорами:
– А нальешь его, гада, до краев!.. Он, гад, аж ртутью блестит, гад!
– А вот под огурчик, Пал Палыч, под огурчик!..
– И не сразу, а так, с перетягом, чтоб плескалась тама…
– Не скажите! Намного лучше, когда струечкой – з-зинь!..
Холодно было. А под вечер Брыкину становилось еще и тоскливо. Как-то он долго и нудно думал, не откликаясь на вопросы соседей. Потом спросил сам:
– Это, значит, сколько же мы будем тут лежать?
Професор вздохнул и ответил:
– Я понимаю вас… Буду откровенен. Перемен ждать не приходится. Вряд ли это вообще когда-нибудь кончится…
– Как же, батюшка! – встрепенулась молчаливая старушка, сожительница Виктора.– А Страшный суд как же?
– По-моему, он уже свершился,– опять вздохнул профессор.
Ночью на кладбище снова орал заблудившийся кот.
Понемногу становилось теплее. «Весна, наверно,– думал Брыкин.– Наверно, весна». И представлял, как дочка в розовом пальтишке бегает.
Брыкин распадался. Атеист молчал. Профессор ходил на философские прогулки, и Вера Эдуардовна утверждала – Жан на пороге открытия. И оказалась права: однажды утром профессор публично изложил две гипотезы. Первая состояла в том, что бессмертие душ на данном кладбище обусловлено особыми свойствами почв данного кладбища. Эта гипотеза не понравилась никому и прежде всего Вере Эдуардовне: она шла вразрез с ее мечтами о лавре. Вторая гипотеза была интересней: профессор предполагал, что все они подвергнуты эксперименту, который проводится внеземными цивилизациями. Цивилизации исследуют земной разум в экстремальных условиях.
– А у нас – сплошная ругань, бескультурье! – всполошилась профессорша.– Что они подумают о нас, Жан!
– В научном стиле профессора,– пробубнил Виктор.– Проверить достоверность невозможно.
– Сволочь,– громко и без всякой связи сказал сиплый. Но у него на это были свои причины…
Однажды утром там, наверху, начали рыть могилу. В необыкновенном возбуждении сиплый обегал все кладбище, созывая друзей, а когда один копальщик предложил сбегать за бутылкой, сиплый прямо-таки взвизгнул от удовольствия. Потом наверху раздался топот трех-четырех пар ног. Все дальнейшее, весь печальный обряд прошел в полном молчании – опустили, закопали. Слышалось только покряхтывание, а потом мужской голос спросил: «Лопаты наши? Забирать?» – и шаги стали удаляться в ту сторону, где уже урчал автомобиль. Только тут сиплый понял, что выпивки не будет. Он издал какой-то скулящий звук и даже не выругался.
– Да,– весело посочувствовал Виктор.– А вы займитесь аутотренингом. Внушайте себе запах, вкус. А?
– Сволочь! – взорвался сиплый.– Над людьми измываться! Сволочь гадская!
– Хи-хи-хи! – вдруг раздался из гроба ехидный старушечий голосок.– Хи-хи!
– Вот, берите пример,– невозмутимо сказал Виктор.– Люблю жизнерадостных людей. Здрасьте, бабушка.
– Хи-хи-хи! – ответил гроб.
– Она смеется! – воскликнул профессор.– Замечательно! А как погода там?